sugar and spice and everything nice
читать дальшеА во дворце все потекло своим чередом. Принца вылечили, я его потом видела, когда по дворцу бегала. Потом, правда, к вечеру ближе, заболела матушка его, госпожа старшая императрица — меня посылали лекарей да оммёдзи звать. Лекаря я так тогда и не нашла, кажется — его вечно не найти было, а оммёдзи большей частью ушли, уж не знаю куда. Кажется, в поле — они все в чисто поле тем вечером ходили, искать пропавшие императорские драгоценности. Да нет, драгоценности не в поле были, в поле они заклинания делали…
Да, я знаю, что забежала вперед, писец, нечего на меня так смотреть. Я еще в своем уме. Просто про это я и забыть потом могу, потому что так и не узнала, чем дело кончилось. Нет, госпожа старшая императрица выздоровела, но чем она болела… Тоже нечисть какая, наверное. Нечисть, да. Не нежить. Нежить, она ничего… не такая страшная оказалась. Про это я потом расскажу. Призрак поэтессы? А, Оно-но Комати… Нет, его я не видела, его тогда во дворце совсем никто и не видел, там другое ходило. Я же сказала, потом расскажу!
А, ну ладно, все равно ты меня сбил, немножко сейчас скажу. Птица Нуэ там летала. Еще, кажется, в вечер Танабаты начала. Да, та самая птица Нуэ, что императору смерть предвещает. Тогда еще она не кричала, нет, просто так летала, но все равно ужас как страшно. Ее отгоняли, конечно — военные господа, и мико тоже, но она все равно возвращалась. Да, и мико еще очистительные обряды приходили проводить — мы все в покоях сидим, а снаружи кричат, мол, указ был прекратить увеселения, думать благие мысли и прекратить пытки. Всех дам это очень смешило. Меня? Ну, и меня тоже, признаюсь. Как-то так получалось, словно пытки тоже увеселения. Но нехорошо, конечно — кричат прекратить увеселения, а мы смеемся.
Вот еще что: когда можно было увеселяться, я ходила смотреть на Мансайраку, танцора. Он в основном при великой императрице был, но особо так по поручениям не бегал, хотя тоже был в девятом ранге, как я. У великой императрицы только и раздавались крики «Где Мансайраку?». И опять все смеялись. Вечером даже кто-то стихотворение про это написал. Да, вечером тоже турнир был, но про это потом.
А днем он танцевал. Для императриц и дам, конечно, мне бы там делать нечего, да меня позвали указания музыкантам передавать, так что все было видно хорошо. Красиво он танцевал, конечно, не зря его госпожа великая императрица при себе держала. У него веера такие были, большие и красные, и он с ними танцевал, то поднимет, то опустит, то повернется… Тоже вроде из простых был, а вон какой дар ему достался.
Ну и с письмами я бегала, конечно. Моя госпожа опять письма стала писать! И не братьям, и не по делу, а, знаешь, такие… Кому? А господину главному оммёдзи, Исоноками-но Маро его звали. Что, слышал про него? Не надо делать такое лицо, а то не буду рассказывать. Тогда-то я ничего не знала, а госпожа моя, бедняжка, и подавно. Помнишь, писец, я про Танабату в доме судьи рассказывала? Так вот, господин Исоноками там был, и, оказывается, они разговорились немножко, потом обменялись письмами, ему ее почерк понравился, слово за слово, письмо за письмо…
И как-то повеселело у госпожи на душе, это заметно было. Я в лавку бегала, так, посмотреть, что там, когда выдалась минутка, и купила там отваров лекарственных, из Китая привезенных. Один, редкий, мне лавочник подешевле отдал, когда сказала ему, что я из дворца — должно быть, понадеялся, что я про его лавку дамам расскажу. Ну я тот отвар госпоже и принесла — а она возьми да и дай мне денег, мол, расходы возместить. Целую связку дала, а мне те травы куда дешевле обошлись!
А еще та госпожа фрейлина, что за Татибана замужем, меня опять с письмом послала. Нет, не мужу, спасибо ками — Минамото. Тому господину Минамото, что глава Камакурской ветви тогда был. Да нет, не в Камакуру, конечно — разве я б туда добежала из дворца? Он у родни своей гостил, в городской усадьбе Минамото. Там у них чудные порядки были, не как при дворце. Внутри господа на мечах упражнялись, а я пока ответа на письмо ждала, меня внутрь пригласили, усадили и травяного отвару налили.
А письмо он тоже смешно писал, тот господин Минамото. Сначала читал, и все гадал, мол, что значит веточка дуба при письме — то ли на старость его намек, то ли на крепость. А потом, когда сочинять стал, еще того смешнее! Сначала долго размышлял вслух, если строки его письма заканчиваются на звуки от «я» до «а» по порядку, будет ли это демонстрировать последовательность его характера, а потом еще у меня стал спрашивать — не посоветую ли я ему как дама, какую веточку лучше приложить к письму. Ну, тут я ему сказала, что я не дама, я служанка, и веточку он сам выбрал.
Я и еще туда ходила, теперь уже главе городских Минамото письмо носила… от кого? От госпожи великой императрицы, если я не запамятовала. Но тогда уже ничего такого особенно веселого не было, тот господин свое письмо сам сочинял…
… ну да, медленно я стала рассказывать. А ты меня не торопи. И вовсе не заснула я, а просто не хочется мне вспоминать. Дальше грустные дела были. И ведь надо же, столько лет не вспоминала, а сейчас все припомнилось опять, и такая печаль на душе… Ну да ладно, раз взялась рассказывать, расскажу. Все равно это еще пока не самое грустное.
А началось все днем, когда сидели мы в покоях госпожи младшей императрицы — фрейлины все, ну и я тоже, за дальней сёдзи. И тут вдруг госпожа Химико говорит, что у покоев мужчина сидит.
Ну что там мужчине делать? Мы все посмотрели, и не увидели ничего, так что сильно озадачились. Но тут оттуда, куда госпожа Химико показывала, послышались звуки — вздохи, стон. И точно, мужской был голос! И тут он госпожу мою позвал… Как я перепугалась, сказать нельзя, прямо замерла и пошевелиться не могла. А госпожа вся бледная была, но тут встала и вышла туда. Мы из покоев выглянули — она села и стала разговаривать, только вот того, с кем она разговаривала, видно не было. Я прямо и не знала, что подумать… О чем они разговаривали? Да больше плакали-вздыхали, и будто прощались — ну, мне так показалось, я каждое слово не слышала, признаюсь.
А мы все сидели, и вроде бы и не подслушивали, а что там еще делать? Иногда они замолкали, а мы все спрашивали у госпожи Химико, там ли еще тот человек, и она говорила, там. И еще она сказала, что голос того человека ей кажется знакомым, но больше ничего говорить не захотела, мол, это дело Кагэро-сан.
Наконец тот человек — да нет, какой он человек? — ушел. А мы сидели там, не зная толком, что делать… Я даже обрадовалась, когда Юси-сан опять меня с письмом сбегать попросила — госпожа какая-то сама не своя была, погрустнела вся опять, а что я сделаю? Ну, я и побежала… Кому письмо? А все господину Ходзё-старшему, кому же еще? Хотя помнится мне, Юси-сан и господину Ходзё-младшему тоже писала, только не упомню уже, сейчас или потом. Вот ведь чудно люди устроены — уж и ругала она его, господина дайнагона то есть, мол, злой он и жестокий, а все равно письма писала.
Только, может, зря я это письмо носила. Хотя зря-не зря, кто меня спрашивает. Госпожи императрицы-то в покоях не было, и не упомню, то ли ее батюшка к себе вызвал, то ли государь. Юси-сан не помню, была или нет, она часто с госпожой императрицей ходила. И посидели мы так, как вдруг приходит господин Ходзё-старший, и говорит, мол, надо нам поговорить, сестра.
Вот сейчас хочется сказать, что встревожилась я, а нет, не встревожилась… Ну брат к госпоже пришел, что с того? Они в дружбе-то в общем состояли, моя госпожа с братом, насколько у него вообще хватало времени с кем-то в дружбе состоять. Встревожилась я только тогда, когда он ее попросил наружу из покоев выйти. Я и думаю, что за дела такие?
А что за дела были, я скоро узнала, потому как из покоев-то они вышли, да встали прямо против той ширмы, из-за которой госпожа младшая императрица посетителей принимала. Видно, не до того им было, чтоб такие вещи замечать. Ну, я и подползла послушать — умру, чувствую, если не узнаю, что такое творится… Там еще госпожа Химико была, в покоях — я на нее поглядывала, да она мне не сказала ничего, хоть и видела, где я сижу.
Ну и узнала я. Чуть не умерла от ужаса и от жалости, честное слово. Человека-то того, нежить невидимую, оказывается, сама госпожа и вызвала! И понятно мне стало, почему дамы его узнали — то жених госпожи был, что умер год назад! Теперь-то мне ясно стало, почему госпожа такая все грустная и задумчивая была, только и ожила, когда с господином Исоноками переписываться стала.
А господин Ходзё сестру свою дальше расспрашивал. Она тихо так отвечала, грустно, но я расслышала. Тот ритуал, которым она духа призвала, ей, оказывается, господин Ходзё-младший дал, братец ее, что в Оммерё служил. И сказал дальше господин дайнагон, что он этого так оставить не может. Что во дворце следствие — ну, про тех людей-то, что нечисть погрызла, — и он главный следователь, и должен принять меры…
Бедная моя госпожа!
И увел он ее с собой, а я за ширмой сидеть осталась. Еле в себя пришла, выбежала посмотреть — а он ее к покоям левого министра ведет…
Что дальше творилось — я и сама не помню толком. Помню, как госпожа Химико спрашивает, мол, где Кагэро-сан. Я ей ответила, что с братом ушла, и она послала меня узнать, когда вернется. Заглядываю я в покои левого министра, спрашиваю… а господин дайнагон и говорит мне, мол, госпожа под по-лу-о-фи-ци-альным арестом, и так и передать.
Я так и передала. Только госпожа Химико туда пошла все равно, посидеть с моей госпожой. Хорошая подруга была госпожа Химико для моей госпожи…
А я осталась одна в покоях, откуда все разошлись. Только не могла я там сидеть — страшно мне было, и тошно… Пошла я побродить, дела себе найти. Выглянула в город, встретила О-Ками-сан, еще кого-то встретила, не помню уже… Ну рассказала, что и как, ни о чем больше думать не могла. Вернулась во дворец — в покоях все так же пусто. Заглянула через щелочку в покои левого министра — а там и нет никого. Я прямо обмерла вся. Вернулась в покои младшей императрицы как потерянная, а там она сама и Юси-сан. Я и рассказала, что случилось, они сами не знали, где моя госпожа…
Ну, тут госпожа младшая императрица сказала, что выяснит она, что тут за дело и чем можно помочь. А мне делать было нечего, и я так горевала, что прямо места не находила себе… Так что пошла я пообедать.
И это еще, между прочим, не конец субботы... Потому что остались еще любовь господина дайнагона, Татибанья участь и вечерний поэтический турнир. А потом воскресенье. Так что ждите еще части две до окончания "Записок"...
Да, я знаю, что забежала вперед, писец, нечего на меня так смотреть. Я еще в своем уме. Просто про это я и забыть потом могу, потому что так и не узнала, чем дело кончилось. Нет, госпожа старшая императрица выздоровела, но чем она болела… Тоже нечисть какая, наверное. Нечисть, да. Не нежить. Нежить, она ничего… не такая страшная оказалась. Про это я потом расскажу. Призрак поэтессы? А, Оно-но Комати… Нет, его я не видела, его тогда во дворце совсем никто и не видел, там другое ходило. Я же сказала, потом расскажу!
А, ну ладно, все равно ты меня сбил, немножко сейчас скажу. Птица Нуэ там летала. Еще, кажется, в вечер Танабаты начала. Да, та самая птица Нуэ, что императору смерть предвещает. Тогда еще она не кричала, нет, просто так летала, но все равно ужас как страшно. Ее отгоняли, конечно — военные господа, и мико тоже, но она все равно возвращалась. Да, и мико еще очистительные обряды приходили проводить — мы все в покоях сидим, а снаружи кричат, мол, указ был прекратить увеселения, думать благие мысли и прекратить пытки. Всех дам это очень смешило. Меня? Ну, и меня тоже, признаюсь. Как-то так получалось, словно пытки тоже увеселения. Но нехорошо, конечно — кричат прекратить увеселения, а мы смеемся.
Вот еще что: когда можно было увеселяться, я ходила смотреть на Мансайраку, танцора. Он в основном при великой императрице был, но особо так по поручениям не бегал, хотя тоже был в девятом ранге, как я. У великой императрицы только и раздавались крики «Где Мансайраку?». И опять все смеялись. Вечером даже кто-то стихотворение про это написал. Да, вечером тоже турнир был, но про это потом.
А днем он танцевал. Для императриц и дам, конечно, мне бы там делать нечего, да меня позвали указания музыкантам передавать, так что все было видно хорошо. Красиво он танцевал, конечно, не зря его госпожа великая императрица при себе держала. У него веера такие были, большие и красные, и он с ними танцевал, то поднимет, то опустит, то повернется… Тоже вроде из простых был, а вон какой дар ему достался.
Ну и с письмами я бегала, конечно. Моя госпожа опять письма стала писать! И не братьям, и не по делу, а, знаешь, такие… Кому? А господину главному оммёдзи, Исоноками-но Маро его звали. Что, слышал про него? Не надо делать такое лицо, а то не буду рассказывать. Тогда-то я ничего не знала, а госпожа моя, бедняжка, и подавно. Помнишь, писец, я про Танабату в доме судьи рассказывала? Так вот, господин Исоноками там был, и, оказывается, они разговорились немножко, потом обменялись письмами, ему ее почерк понравился, слово за слово, письмо за письмо…
И как-то повеселело у госпожи на душе, это заметно было. Я в лавку бегала, так, посмотреть, что там, когда выдалась минутка, и купила там отваров лекарственных, из Китая привезенных. Один, редкий, мне лавочник подешевле отдал, когда сказала ему, что я из дворца — должно быть, понадеялся, что я про его лавку дамам расскажу. Ну я тот отвар госпоже и принесла — а она возьми да и дай мне денег, мол, расходы возместить. Целую связку дала, а мне те травы куда дешевле обошлись!
А еще та госпожа фрейлина, что за Татибана замужем, меня опять с письмом послала. Нет, не мужу, спасибо ками — Минамото. Тому господину Минамото, что глава Камакурской ветви тогда был. Да нет, не в Камакуру, конечно — разве я б туда добежала из дворца? Он у родни своей гостил, в городской усадьбе Минамото. Там у них чудные порядки были, не как при дворце. Внутри господа на мечах упражнялись, а я пока ответа на письмо ждала, меня внутрь пригласили, усадили и травяного отвару налили.
А письмо он тоже смешно писал, тот господин Минамото. Сначала читал, и все гадал, мол, что значит веточка дуба при письме — то ли на старость его намек, то ли на крепость. А потом, когда сочинять стал, еще того смешнее! Сначала долго размышлял вслух, если строки его письма заканчиваются на звуки от «я» до «а» по порядку, будет ли это демонстрировать последовательность его характера, а потом еще у меня стал спрашивать — не посоветую ли я ему как дама, какую веточку лучше приложить к письму. Ну, тут я ему сказала, что я не дама, я служанка, и веточку он сам выбрал.
Я и еще туда ходила, теперь уже главе городских Минамото письмо носила… от кого? От госпожи великой императрицы, если я не запамятовала. Но тогда уже ничего такого особенно веселого не было, тот господин свое письмо сам сочинял…
… ну да, медленно я стала рассказывать. А ты меня не торопи. И вовсе не заснула я, а просто не хочется мне вспоминать. Дальше грустные дела были. И ведь надо же, столько лет не вспоминала, а сейчас все припомнилось опять, и такая печаль на душе… Ну да ладно, раз взялась рассказывать, расскажу. Все равно это еще пока не самое грустное.
А началось все днем, когда сидели мы в покоях госпожи младшей императрицы — фрейлины все, ну и я тоже, за дальней сёдзи. И тут вдруг госпожа Химико говорит, что у покоев мужчина сидит.
Ну что там мужчине делать? Мы все посмотрели, и не увидели ничего, так что сильно озадачились. Но тут оттуда, куда госпожа Химико показывала, послышались звуки — вздохи, стон. И точно, мужской был голос! И тут он госпожу мою позвал… Как я перепугалась, сказать нельзя, прямо замерла и пошевелиться не могла. А госпожа вся бледная была, но тут встала и вышла туда. Мы из покоев выглянули — она села и стала разговаривать, только вот того, с кем она разговаривала, видно не было. Я прямо и не знала, что подумать… О чем они разговаривали? Да больше плакали-вздыхали, и будто прощались — ну, мне так показалось, я каждое слово не слышала, признаюсь.
А мы все сидели, и вроде бы и не подслушивали, а что там еще делать? Иногда они замолкали, а мы все спрашивали у госпожи Химико, там ли еще тот человек, и она говорила, там. И еще она сказала, что голос того человека ей кажется знакомым, но больше ничего говорить не захотела, мол, это дело Кагэро-сан.
Наконец тот человек — да нет, какой он человек? — ушел. А мы сидели там, не зная толком, что делать… Я даже обрадовалась, когда Юси-сан опять меня с письмом сбегать попросила — госпожа какая-то сама не своя была, погрустнела вся опять, а что я сделаю? Ну, я и побежала… Кому письмо? А все господину Ходзё-старшему, кому же еще? Хотя помнится мне, Юси-сан и господину Ходзё-младшему тоже писала, только не упомню уже, сейчас или потом. Вот ведь чудно люди устроены — уж и ругала она его, господина дайнагона то есть, мол, злой он и жестокий, а все равно письма писала.
Только, может, зря я это письмо носила. Хотя зря-не зря, кто меня спрашивает. Госпожи императрицы-то в покоях не было, и не упомню, то ли ее батюшка к себе вызвал, то ли государь. Юси-сан не помню, была или нет, она часто с госпожой императрицей ходила. И посидели мы так, как вдруг приходит господин Ходзё-старший, и говорит, мол, надо нам поговорить, сестра.
Вот сейчас хочется сказать, что встревожилась я, а нет, не встревожилась… Ну брат к госпоже пришел, что с того? Они в дружбе-то в общем состояли, моя госпожа с братом, насколько у него вообще хватало времени с кем-то в дружбе состоять. Встревожилась я только тогда, когда он ее попросил наружу из покоев выйти. Я и думаю, что за дела такие?
А что за дела были, я скоро узнала, потому как из покоев-то они вышли, да встали прямо против той ширмы, из-за которой госпожа младшая императрица посетителей принимала. Видно, не до того им было, чтоб такие вещи замечать. Ну, я и подползла послушать — умру, чувствую, если не узнаю, что такое творится… Там еще госпожа Химико была, в покоях — я на нее поглядывала, да она мне не сказала ничего, хоть и видела, где я сижу.
Ну и узнала я. Чуть не умерла от ужаса и от жалости, честное слово. Человека-то того, нежить невидимую, оказывается, сама госпожа и вызвала! И понятно мне стало, почему дамы его узнали — то жених госпожи был, что умер год назад! Теперь-то мне ясно стало, почему госпожа такая все грустная и задумчивая была, только и ожила, когда с господином Исоноками переписываться стала.
А господин Ходзё сестру свою дальше расспрашивал. Она тихо так отвечала, грустно, но я расслышала. Тот ритуал, которым она духа призвала, ей, оказывается, господин Ходзё-младший дал, братец ее, что в Оммерё служил. И сказал дальше господин дайнагон, что он этого так оставить не может. Что во дворце следствие — ну, про тех людей-то, что нечисть погрызла, — и он главный следователь, и должен принять меры…
Бедная моя госпожа!
И увел он ее с собой, а я за ширмой сидеть осталась. Еле в себя пришла, выбежала посмотреть — а он ее к покоям левого министра ведет…
Что дальше творилось — я и сама не помню толком. Помню, как госпожа Химико спрашивает, мол, где Кагэро-сан. Я ей ответила, что с братом ушла, и она послала меня узнать, когда вернется. Заглядываю я в покои левого министра, спрашиваю… а господин дайнагон и говорит мне, мол, госпожа под по-лу-о-фи-ци-альным арестом, и так и передать.
Я так и передала. Только госпожа Химико туда пошла все равно, посидеть с моей госпожой. Хорошая подруга была госпожа Химико для моей госпожи…
А я осталась одна в покоях, откуда все разошлись. Только не могла я там сидеть — страшно мне было, и тошно… Пошла я побродить, дела себе найти. Выглянула в город, встретила О-Ками-сан, еще кого-то встретила, не помню уже… Ну рассказала, что и как, ни о чем больше думать не могла. Вернулась во дворец — в покоях все так же пусто. Заглянула через щелочку в покои левого министра — а там и нет никого. Я прямо обмерла вся. Вернулась в покои младшей императрицы как потерянная, а там она сама и Юси-сан. Я и рассказала, что случилось, они сами не знали, где моя госпожа…
Ну, тут госпожа младшая императрица сказала, что выяснит она, что тут за дело и чем можно помочь. А мне делать было нечего, и я так горевала, что прямо места не находила себе… Так что пошла я пообедать.
И это еще, между прочим, не конец субботы... Потому что остались еще любовь господина дайнагона, Татибанья участь и вечерний поэтический турнир. А потом воскресенье. Так что ждите еще части две до окончания "Записок"...
-
-
05.08.2006 в 03:57-
-
05.08.2006 в 12:35-
-
05.08.2006 в 13:00-
-
05.08.2006 в 13:01