sugar and spice and everything nice
... чтоб было.
Конкурсное:
Название: Дверь за спиной
Автор: Таэлле
Отказ: все принадлежит Кубо Тайто
Категория: джен
Персонажи: Ренджи, Рукия
Рейтинг: G
Жанр: драма
Краткое содержание: как и почему мы делаем выбор?
читать дальшеРукия ступает босыми ногами по гладкому деревянному полу. Три шага до тонких бумажных стен, а за стенами сад — ласковые волны зелени. До сих пор трудно привыкнуть.
В Сейретее и везде зелено, хотя таких садов, как у Кучики — по пальцам пересчитать. Деревья, трава и пруды. А в Руконгае зелено только в лесу да кое на каких пустырях, но к лесу идти через семьдесят девятый. Кто ж в здравом уме сунется в семьдесят девятый, если тебе туда позарез не надо?
Нет, Рукия, конечно, совалась. Иногда хорошо быть в самый раз росточком, чтоб проскользнуть под рукой у здорового мужика, и ноги быстрые тоже штука полезная. В ноги свои Рукия верила даже больше, чем в руки. Что руки? Ими разве что схватить да утащить что плохо лежит, а много ли она унесет с собой, если быстро бежать?
Так что помочь тем мальчишкам сбежать от взбесившегося торговца с ее точки зрения имело смысл. Еще какой смысл — кувшин пусть они тащат, а она возьмет на себя самое интересное, задержать торговца и вообще выпутаться из любых ловушек, какие только попадутся. От мальчишек вообще толку мало, это тогдашняя Рукия усвоила накрепко — а сегодняшняя вспомнила с грустной усмешкой. Да уж, умна она тогда была, нечего сказать: презирала руконгайских оборванцев за неумение увертываться да пускать огненные шарики, а сколько лет ей потребовалось, чтобы, устав гоняться за сытой жизнью, сообразить пойти в Академию?
Рукия смотрит на себя в зеркало, и вместо строгой юной особы в парадном гербовом кимоно Кучики, пусть пока еще свободно накинутом на плечи, ей ухмыляется руконгайская оборванка. Рукия поводит плечами; шелк кажется ей тяжелым и жестким, так что в конце концов она снимает его и набрасывает на ширму. Потом. Успеется. Будет время одеться как следует. А пока она одна, и она садится на пол лицом к дверям в сад
До церемонии осталось часа два, но она уже готова. Осталось только одеться, но как же хорошо, что ей позволили побыть одной. Собраться с мыслями.
Утром Кучики Бьякуя, человек, который вот-вот станет ее братом, так и сказал ей, когда они вернулись из семейного храма:
— Тебе понадобится время, чтобы собраться с мыслями.
Дом он показал ей три дня назад — библиотеку, сад, кухню, познакомил со слугами, провел по всем комнатам. Вчера и позавчера она корпела над свитками родословных, осторожно разглаживая руками пожелтевшую бумагу, не в силах поверить, что и ее имя впишут сюда, включат в цепь поколений Кучики, начатую так давно, что ей и представить было сложно. А храм остался на сегодня. На утро перед церемонией.
Ее будущий брат — она училась звать его так, про себя пробовала это слово на вкус, но пока всего два или три раза осмелилась произнести его вслух, — говорил медленно и отчетливо, повторяя и объясняя, когда она что-то переспрашивала, давая ей время запомнить. А запоминать приходилось многое. Рукия была благодарна ему за терпение, но не могла не стыдиться собственной неосведомленности. Ей еще столько предстоит сделать, чтобы занять свое место здесь.
— За полчаса до начала Ханако придет и, если нужно, поможет тебе одеться, — предупредил ее будущий брат. — У тебя есть еще вопросы, Рукия?
— В-вопросы? — На мгновение она растерялась, не зная, что сказать. У нее миллион вопросов — или ни одного. Она почти ничего не знает, но почти уверена, что все должна узнать сама. — Нет, только вот… — У нее не должно быть смятения в мыслях. Ее место здесь. Ее сюда позвали. Она не будет ошибаться. — Можно ли мне будет позвать в гости Ренджи? — вдруг вырвалось у нее. — Не сегодня, но, может, чуть попозже…
— Абараи Ренджи? — Рукия на него не смотрела, она опустила глаза, смущенная собственным вопросом, но все равно по его тону ясно было, что глаза у него в этот момент удивленно распахнулись. Все девять дней с момента их знакомства она запоминала его жесты, выражения его лица. Ей нужно было это знать. — Тот рыжий мальчик, что прервал тогда наш разговор? Что ж, это твой дом, Рукия, ты вольна звать в него гостей. Но Абараи, говорят, получит назначение в пятый отряд. — Откуда он знает, подумала она удивленно. Неужели выяснил ради нее? Из-за нее? — Очень скоро вы оба будете очень заняты; уверен, у него большие планы на будущую службу. У вас останется очень мало общих интересов. Так что решай сама, насколько часто вы будете теперь общаться. Выбирать тебе.
Наверное, ее будущий брат прав; их с Ренджи пути разошлись. Так лучше. Они оба многого добились — она улыбается сейчас, вспоминая свежие татуировки у Ренджи на лбу. У него свои церемонии. И свое будущее. Она все правильно для себя выбрала. И Ренджи тоже; она это точно знает. Он ведь улыбнулся ей, когда услышал, что ее принимают в клан, он знал, что так правильно, что она добилась своего. Она помнит все его улыбки на память, и особенно ту, что объявляет всему миру «Мы победили!». Нет, не так. Не всему миру — ей. «Мы победили, Рукия!». Они победили. Они прошли до конца ту дорогу, по которой когда-то пустились бежать. Все правильно. Просто закрывать дверь за прошлым всегда трудно.
А за дверью комнаты шаги, легкие и торопливые. Проходят мимо, не задерживаясь. Это кто-то из слуг — ее будущий брат ступает не менее легко, но в его шагах Рукии слышится веская четкость. И даже он не заходит без стука. Никто не заходит. Тут можно быть одной.
Сначала одиночество казалось ей невиданной роскошью, даже большей, чем гладкий пол и окно в сад. И теперь, наверное, кажется — она входит в комнату и каждый раз ловит себя на удивленном «Это все мне?», — но временами накатывает странное ощущение. Слишком много пустоты и чистоты, так много, что становится одиноко. Не хватает покосившихся стен — что снаружи домов, что внутри, она так привыкла останавливаться присесть возле них. Не хватает чужого локтя в бок, когда валишься на землю отдохнуть.
Тогда они частенько спали вповалку — одна большая куча-мала у обшарпанной стены какого-нибудь заброшенного дома. Было тепло. Мальчишки как-то каждый раз умудрялись устроить ее в середине, так что ей, наверное, было теплее — зато больше острых локтей и коленок, хоть она и научилась приваливаться к мягкому животу Сабуро.
Уж от локтей и коленок Ренджи увернуться не было никакой возможности: он раскидывался во сне, то ли бежал куда-то, то ли пытался их всех ухватить. Удержать.
Он вообще их всех всегда — держал. Рукия только сейчас это понимает. Тогда ей казалось — шумный, глупый, упрямый, что он понимает. Пропадет без нее. А теперь вдруг ее колет внезапной острой как льдинка мыслью — а вдруг это она без него пропадет?
Ерунда, конечно. Они взрослеют. Они не могут жить, как жили. Перед ней будущее, которое не может не стать надежным — будущее, в котором у нее есть свое место. Свой дом, не чета хрупким руконгайским стенам. И у Ренджи… И у Ренджи тоже будущее. Он далеко пойдет. Он уже вырос, и вырастет еще. Все правильно.
… настолько, насколько вообще бывает правильно, думает Рукия, не помнящая ничего, кроме странной самодельной жизни, ветхих стен и шумных мальчишек. А теперь от той жизни остался один Ренджи, да и он не совсем тот. Или совсем не тот.
Она вспоминает, как морщился в гневе тогда еще чистый лоб рыжего мальчишки, и усмехается. Он тогда чаще злился — или просто не умел разговаривать, а не орать?
Воплей Ренджи она не боялась никогда. Слишком быстро она научилась их читать; слишком ясен был язык его криков, угроз и тумаков — не то чтобы ей хоть раз достался тумак. Он орал, когда злился, орал, когда нервничал, орал, когда радовался. Но по-разному.
Когда она сказала ему, что вступает в клан Кучики, он улыбнулся, но не заорал. Он ее поздравил. Шумно, весело, дружелюбно… Просто поздравил.
Повзрослел, наверное.
Рукия встает; на гладком полу сидеть приятно только поначалу. Это тебе не земля, тут не найдешь места помягче и впадинок как раз нужного размера. Наверное, надо садиться на татами; но татами в этой комнате за ширмой, с них не видно окна.
Да, надо садиться на татами, напоминает она себе. Ее будущий — нынешний — брат наверняка так бы и сделал. Ей многому надо учиться.
Но она научится. Она справится. Рукия всегда со всем справлялась — с одиночеством, с внезапно налетавшими приступами голода, с огромными злыми торговцами, с шумными мальчишками… Она и сейчас справится. И без Ренджи.
Она всегда умела справляться без Ренджи. Если надо, она запросто могла его обставить. Когда Ренджи начал как-то доказывать перед очередной их затеей, что он тут главный, потому что парень, она всласть над ним посмеялась.
Но он все равно был главный. Просто она никогда ему об этом не говорила. И не скажет. Он и так всегда о себе слишком высокого мнения. Вечно грудь выпячена, вечно руками размахивает. Помнится, когда Ренджи начинал волноваться всерьез, от него стоило держаться подальше. Заедет кулаком и сам же потом переживать будет. Он вечно так себя с ней вел, будто она хрупкая, будто сломается от чего угодно. Рукия-то знала, что она не такая, но с ним сладу не было. Постепенно она даже перестала на него орать за такие штучки. На самом деле, если честно, это было даже приятно.
Конечно, с возрастом Ренджи учился уму-разуму. Или это она научилась замечать, что он не всегда устраивает суматоху просто потому, что ему так взбрело в голову? Как с тем типом с татуировками; в тот день, когда они увидели здоровяка, с головы до ног расписанного узорами, они еле увели Ренджи оттуда. Даже сопляку откуда-нибудь из шестидесятых было бы ясно — опасный это человек. А Ренджи тащился за ним как привязанный и глаз от него не мог оторвать. Хорошо еще тот тип не успел подумать, что они за ним шпионили.
— Я себе тоже такие сделаю, — сказал Ренджи тем вечером, когда они разожгли костерок на пустыре, и все как-то сразу поняли, о чем он. — Вот совершу что-нибудь достойное, и сделаю.
— И что ты такое совершишь? Раздобудешь денег заплатить татуировщику? — хихикнул Шрам, но Ренджи как-то даже не обратил на его слова внимания. Он сидел, прижав колени к груди, и смотрел в костер.
— Мужчина имеет право украсить себя татуировкой, когда он показал себя достойным людского внимания, — сказал он медленно. — Чтобы все знали, кто он такой…
— Откуда ты такие вещи-то знаешь? — удивился Сабуро, подбираясь поближе, ноги погреть.
— Я помню. Помню, что так делали. Там делали, — он произнес слово «там» со странной интонацией, и Рукия вдруг подумала, что все они говорят точно так же, словно хотят и не могут говорить о том, что было Там. Раньше. В Другом Месте.
— И что, Там все тоже были рыжие? — нарушил всеобщую задумчивость Шрам.
— Да иди ты! — возмущенно завопил Ренджи и налетел на Шрама с кулаками; тот был так доволен собственной шуткой, что от хохота едва успевал уворачиваться.
Наконец, навозившись вволю — Ренджи победил, но Шраму настолько явно было наплевать на такие мелочи, что Ренджи даже не удалось вволю наторжествоваться, — мальчишки устроились спать. А Рукии не спалось. Она лежала, прислушиваясь к шуму из домов на краю пустыря, и думала о том, что сказал Ренджи. Что он помнил, как было Там. Наверняка ведь он помнил свою семью.
Устав ворочаться, она встала, перешагнула через ноги Йоши, через вытянутую руку Сабуро, подошла к костру и села, уставившись в огонь. Кто-то когда-то ей сказал, что огонь навевает воспоминания о прошлом. А ей и вспомнить даже было нечего — все ее прошлое было здесь, вокруг нее, такое же точно, как настоящее.
Услышав легкие шаги, она повернула голову. Ренджи подошел и сел рядом. Когда хотел — пусть это было редко-редко — он умел ходить тихо.
— Расскажи, — попросила она негромко. — Кто носил такие татуировки?
— Отец, — ответил он так же тихо. — Ну, я так думаю, что это отец был. Я маленький совсем был, помню, он большой был такой, наклонялся надо мной, и у него черные рисунки были по лбу, по плечам, по рукам. Помню, как у него новый рисунок на груди появился, и я его трогал, а он смеялся. А потом ушел и больше никогда не пришел. Мне кто-то рассказывал, старые женщины какие-то, что он был храбрый боец. — И добавил, помолчав: — Он был рыжий. Тоже. А больше никто, все остальные как вы были.
— Ты много помнишь, — сказала Рукия, глядя в огонь. — Хотела бы я…
— Ну… — Ренджи придвинулся ближе, осторожно положил руку на коленку. Рукия замерла. — Семья да, без семьи никак. Только знаешь, я редко вспоминаю про Там. Это хорошие воспоминания, хоть и мало их, но та семья растерялась вся. Теперь у меня новая семья. Вы вот.
— Ре-енджи, — она и сама не знала, то ли рассмеялась, то ли всхлипнула. — Ну какой ты дурак, честное слово. Хороший, но дурак. Вы все хорошие, и я с вами хочу остаться, но разве же это семья? Разве у нас получится? Ну как мы тут живем, подумай сам! Мы не знаем, что с нами будет завтра!
— Никто не знает, — упрямо ответил Ренджи. — Но я вас защищу, честное слово. Я все сделаю, что надо, чтоб у нас все было хорошо, вот увидишь. Мы семья, какая ни есть, а семья.
— Дура-ак, — прошептала Рукия и — все равно в темноте как бы не считается — положила голову ему на плечо. — Семья — это не так. Семья — это то, что есть всегда. Нет, молчи, — сказала она, чувствуя, как он дернулся в ответ, — дай договорить. Ты сделаешь свои татуировки, я знаю, потому что ты помнишь своего отца и помнишь, что он был храбрый воин. Это никогда никуда не денется, пусть даже мы умираем. А у меня нет ничего, понимаешь? Совсем ни-че-го. Только то, что я придумала сама.
— У тебя есть я. Ну то есть все мы, — Ренджи обнял ее за плечи и прижал поближе, и она тихонько вздохнула. Ничего он не понял. Но хороший.
Больше про Там они не говорили — ну и ладно. Не до того было. Тогда как раз были хорошие времена, но они быстро закончились. Зато вот теперь у нее будет семья. Настоящая, правильная семья навсегда, которая никуда не денется, если даже все умрут. Клан Кучики. Ее новое имя. Ну да, Ренджи всегда хватало их маленькой стайки — как он не понимал, что они не удержатся, не могут удержаться? Даже притворные семьи в приличных районах и то часто не удерживались, хотя у них было все почти как взаправду. Только такой отчаянный упрямец, как Ренджи, наверное, и мог верить, что пятеро детей из семьдесят восьмого смогут выжить вместе, и все будет хорошо. Что его сил хватит.
И ведь хватало, так долго хватало. Почти десять лет. Ей часто казалось, что только его отчаянные усилия, его бултыхание и удерживало их на плаву все это время.
В ее памяти он вечно размахивал руками и бултыхался — стоя, на бегу, в воде, где они ловили когда-то рыбу на ужин. В тишине Рукия словно снова слышала плеск: Ренджи не мог войти в воду, не споткнувшись, не намахавшись копьем вовсю, не окунувшись пару раз с головой. Он нарушал покой, и за счет этого они жили, удерживаемые его горячей яростью и его желанием не расставаться с ними. Но долго так жить было нельзя: сколько ни барахтается пловец, вода его сносит, сносит как те цветы.
Должен быть еще и берег: твердый, надежный и незыблемый. Ровный, как складки на шарфе ее будущего брата. Странно как все вышло — временами ей казалось, что это Ренджи ее брат.
Хотя нет, наверное, какой из него брат? Она не помнила семью, никто из них не помнил, но семья — это ведь должно быть надежно. Это когда знаешь, как правильно поступать, и не нужно всю жизнь отчаянно искать себе место и не знать, где будешь спать завтра. Семья — это порядок и безопасность. И у нее они будут.
Рукия раздвигает дверь и выходит в галерею. В саду тихо; ей отвели комнаты в северных покоях, далеко от кухни и хозяйственных помещений. Ей нравится. Деревья шуршат за окном тихо-тихо, нигде не слышно криков, а трава вся как будто причесанная — ни одна травинка не поцарапает босых ног. Хотя она, конечно, не бегает в этом саду босиком — только разок попробовала, проверить, каково это будет.
В этом доме, в этом саду ей кажется, что жизнь может стать такой, какой она должна стать. Она уже шинигами. Сегодня она официально войдет в клан Кучики. Она будет вести себя так, чтобы не уронить честь имени — теперь и ее имени, будет носить фамильные кимоно и спать за расписными ширмами, совсем одна, под мягкими одеялами.
… и больше никогда Ренджи не перекинет руку ей через бок, не сожмет сонно ее плечо так, что ей сразу станет теплее. От него всегда так и веяло жаром — может, потому, что он вечно носился? Ее смущал этот жар, заставлял отходить на шаг. Глупая мысль: вдруг прожжет насквозь? Хотя куда ему: Ренджи никогда не хватало сосредоточенности бить в одну точку, он и огненный шарик-то нормального размера не сразу научился делать…
Ей самой становится жарко. Последний раз ей было так жарко девять дней назад, в Академии, когда она сказала ему про клан Кучики. Его руки у нее на плечах были тяжелые-тяжелые, и вот тогда ей и правда показалось на мгновение, что он прожжет ее насквозь… Поэтому она и убрала его руку со своего плеча, только получилось еще более странно — она держала его за руку и не хотела отпускать. Такой теплый и знакомый и родной…
… не вздумай бояться, Рукия, говорит она себе. Кучики Рукия, так теперь тебя зовут, и тебе нужно жить своей жизнью и не уронить честь имени, которое тебе подарили. А Ренджи поймет. Он должен. Если уж он не поймет, что нужно искать себе дом и жить новой, надежной жизнью, то кто же еще сможет это понять?
Она снова садится, на этот раз на пятки, очень медленно и аккуратно, следя за тем, чтобы белое косоде не смялось и не сбилось. Вот так. Ей нужно подготовиться к церемонии. Вспомнить все, чему ее успели научить, чтобы сделать все так, как положено в этом доме. В этом клане. В ее клане.
Рукия смотрит в сад и не сразу замечает, что кусты шевелятся. А когда она наконец обращает на это внимание, то видит и рыжую метелку волос, обладатель которой пробирается в ее сторону. Она хмурится, не вставая. Ну как он сюда залез?
— Рукия! Тссс, Рукия!
Рукия вздыхает. Ну что с ним поделаешь? Она поднимается на ноги и, оглянувшись на всякий случай по сторонам, спрыгивает в сад. Трава приятно холодит ей ноги. Она встречается с Ренджи у клена, на который так ни разу и не залезала.
У него в волосах застряли листья, и Рукия привстает на цыпочки, чтобы вынуть их — а то так ведь и будет ходить.
— Ты… Я не очень невовремя? — выпаливает он наконец.
— Ре-енджи… — Она невольно качает головой. — Ты продрался сюда неизвестно каким способом только чтобы спросить, не очень ли ты невовремя? … Нет. У меня есть немножко времени до… до церемонии. — Почему-то сейчас, глядя на Ренджи, это слово так же трудно выговорить, как их давешнее «Там».
— Ну и хорошо, — он резко выдыхает, расслабляется и достает руку из-за спины. — А я тут вот… Тебе принес. Икебана, конечно, та еще, но… — Странно, но его жестам не хватает былой размашистости; он как будто заперт в невидимой тесной комнатке, где не вытянуть руку.
Может, конечно, он взрослеет и учится сдерживаться, но выглядит это тревожно. Рукия бы спросила, все ли с ним в порядке, но она не может. Она никогда не умела спрашивать такие вещи. Она просто молча берет из его рук растрепанные полевые цветы — икебана, действительно, та еще. А спрашивает в конце концов он.
— С тобой тут все в порядке?
Нет, ну что он себе вообразил? Что с ней может быть не в порядке? Рукия злится — ни на кого она так быстро не готова разозлиться, как на Ренджи, — и это помогает ей ответить.
— Да! — говорит она и улыбается, как будто обставила целый торговый квартал простофиль. — Все замечательно!
Он тоже улыбается, и она перестает злиться. Она никогда не могла устоять против его примирительной улыбки — потому та и числится примирительной.
— Ну и хорошо, — говорит он бодро. — Хотел тебя проведать, посмотреть, что тут и как.
— Спасибо за цветы, — отвечает Рукия, чувствуя себя светской хозяйкой и настоящей Кучики, только все это как-то ужасно глупо. — Я бы показала тебе дом, но сейчас все заняты подготовкой…
— Это ничего. — Ренджи снова улыбается ей, незнакомой грустной улыбкой, и у нее отчего-то сжимается сердце. — Куда уж мне по особняку Кучики разгуливать. Я просто хотел тебя повидать.
— Ну… — Рукия разводит руками. — Вот она я. Можно подумать, есть на что особенное посмотреть. — Она чувствует, что голос у нее звучит хрипловато, и делает усилие над собой, чтобы говорить плавно и ровно.
— Есть, — отвечает Ренджи серьезно. — Церемония ведь сегодня, да? Все уже готово, ты все обдумала?
— Да, Ренджи, — говорит ему Рукия. — Я все обдумала. — Она не знает, что еще тут можно сказать.
— Значит, сегодня ты станешь настоящей Кучики. Тогда тебе уже ни к чему моя икебана будет — тебя, небось, научат чин по чину, как это все полагается делать. Я.… Ну, вроде как и попрощаться пришел. Теперь все будет не так.
Он говорит то же самое, что брат. Он все говорит правильно. Их пути расходятся. Рукии очень хочется залезть на клен.
— Я слышала, тебя уже тоже скоро возьмут в отряд, — говорит она вместо этого. — Ты… Ты далеко пойдешь, Ренджи. Ты только не сдавайся, ладно?
— Ладно, — говорит он и сжимает ее руку так крепко, что ей на секунду становится больно. Но это неважно. — Пойду я.
Он поворачивается и снова скрывается в кустах. Рукия смотрит ему вслед; отсюда ей видна тропка, которой он пробирается, он еще совсем рядом.
Рукия поворачивается и идет к дому. Вспрыгивает на террасу. Заходит в комнату. Снимает с ширмы кимоно.
В дверь стучат.
Внеконкурсное:
Название: Из глубины
Автор: Таэлле
Бета: Eswet
Отказ: Блич принадлежит Кубо Тайто
Категория: джен
Персонажи: Бьякуя, Айзен
Рейтинг: G
Жанр: мистика
Краткое содержание: ускользнуть от тебя может кто угодно. Что угодно.
читать дальше
Забеспокоился он только после третьего сна. Первые два раза легко было списать на раны и усталость; Бьякуя тогда сделал себе пометку в памяти пока больше не обращать на это внимания и занялся лечением. Настолько, насколько вообще пациент способен лечением именно заниматься, а не терпеть с достоинством копошение медиков.
Третий сон был через неделю после выписки, когда здоровым его признала даже Унохана.
Он стоял в саду, как обычно, но не возле самого дерева. Ствола он даже не видел: между ним и сакурой непроницаемой завесой струились лепестки. Они падали на землю, таяли в траве, а на их место приходили новые.
Бьякуя вскинул руки, призывая лепестки к себе, и они откликнулись, собираясь клубами розового дыма, кружась вокруг него, занимая должное место...
Нет.
Нет, они не кружились привычным водоворотом. Они мчались на него, не отзываясь, не сбиваясь с прямого курса, глухие к его приказу, мчались, чтобы атаковать, пока не ударили — тысяча смертоносных лезвий, летящих убивать, и он едва успел увидеть струйки крови от первых ран, как следующая волна распорола ему руку…
Бьякуя сел в постели, последним усилием заставив себя проснуться. Всего лишь залеченная рана ныла — а не с чего. Он сжался, притянув колени к груди — здесь можно, здесь никто не видит — пару раз хрипло, с трудом, вдохнув. Он жив. Но он недолго останется жив, если Сенбонзакура не будет ему послушна.
Поднявшись, Бьякуя вышел через галерею в сад — настоящий сад у дома, где стволы сакур были куда тоньше, где не стояла вечная весна. Там было тихо и почти темно — новолуние. Но ему не нужен был свет, чтобы нащупывать здесь дорогу. Слишком много, слишком часто он гулял здесь ночью, ища в саду покоя, которого не находил в душе.
Или даря этот покой другим. Другому.
Воспоминание было таким внезапным и нежеланным, что Бьякуя резко остановился и встряхнул головой. Пряди волос, свободных от кенсейкана — его все еще реставрировал лучший резчик Первого района, — упали на лицо, и он рассеянно заложил их за ухо. Раз впустив воспоминания, их не так-то просто прогнать.
«Твой сад — самое тихое место во всем Сейретеи», — говорил он и улыбался чуть смущенно, с усталой благодарностью. Занятой человек, один из самых ярких командиров отрядов. Когда-нибудь он дойдет до кресла в Совете, слышал Бьякуя разговоры в кланах. Человек не из кланов, человек почти ниоткуда, но кланы готовы были его поддержать... почти все кланы. Небывалая честь. Айзен Соуске ночью в саду особняка Кучики, усталая улыбка, близорукий прищур, и Бьякуе льстило это, льстило, что он может что-то дать человеку, который успел так сильно его обогнать...
... а в основном он гулял здесь один. Как сейчас. И тренировался.
А потом продолжал тренировки в том, другом саду — который сейчас повернулся против него.
Бьякуя подошел к сакурам — слишком тонким! — и сел прямо в траву, положив ладонь на ствол ближайшего дерева. Его сад. Его деревья. Его меч. Его долг — разобраться во всем, и как можно скорее. Немедленно. Давно пора было вернуться в строй.
Значит, так: сначала медитация. Стандартные дыхательные упражнения, освоенные задолго до того, как наследник Кучики задумал стать шинигами. Вдох. Пауза. Выдох. Пауза. Вдох…
Так уже лучше. Спокойнее. Сейчас если ему в ухо и шептал какой-нибудь голос, то разве что тот, обычный и прохладный¸ что с самого детства помогал верно оценивать свои усилия. Привычный наблюдатель — Бьякуя мог бы представить на нем скорее дедово гербовое кимоно. Никак не белое хаори капитана Готей-13.
Дальше. Меча нет в руках, но он и не нужен. Войти в тот сад можно без него. Так даже безопаснее. Достаточно закрыть глаза... Вызвать в своем воображении образ меча…
Вот так. Это упражнение тоже знакомо давным-давно — с Академии. Тогда, студентом, он повторял его по десятку раз за день, пробуя на вкус свое маленькое новообретенное могущество. Узнавая свой новый мир — три тропинки, лужайка, а за ними деревья сада. Туда тропинки не вели, а он не пытался их протаптывать — достаточно было знать, что сад существует.
И вот он снова открыл глаза на краю лужайки. Перед сакурой. И снова перед ним завеса лезвий.
На этот раз он пошел вперед осторожно, крошечными шажками, не отрывая взгляда от текущих к земле лепестков. На этот раз он не стал призывать их к себе — просто протянул к ним руку, приглашая, маня.
Три лезвия вылетели из завесы ему навстречу. Уже хорошо. Значит, он еще в состоянии разделять группы лезвий. Теперь поймать их на ладонь…
Лезвия скользнули по ладони, не замедляя полета, и двинулись дальше, разрезая кожу, оставляя за собой кровавый след. Прикусив губу, Бьякуя то ли шагнул в сторону, то ли пошатнулся — как раз настолько, чтобы там, в саду у особняка, вцепиться в ствол сакуры. И вернуться.
Или не вернуться. Замереть на границе между двумя мирами, ощущая неровную кору дерева одной рукой, ощущая, как на второй стремительно сохнет кровь.
Сенбонзакура продолжала свой танец, дразня его своей мучительной недоступностью. Она всегда откликалась на его зов. Всегда. С самых первых дней, когда он понял, что именно держит в руках. Что это его меч, и имя ему Сенбонзакура.
И вот его меч не подчинялся его зову. Так же, как ускользал своими невидимыми путями его лейтенант. Его сестра.
… как ускользнул когда-то — или совсем недавно? — улыбчивый кареглазый собеседник, любивший тропинки сада Кучики.
Сенбонзакура к нему вернется. Или он умрет.
И чтобы вернуть ее, надо понять, где он ее потерял. Что сделал не так. Это должна была быть его ошибка. Значит, ему и исправлять.
Медитировать. Войти. Позвать. Все шаги выполнены, но до Сенбонзакуры не достучаться. Ни во сне, ни сейчас, в сознании. А в боевой ситуации в тот, последний раз она была ему послушна. Значит, либо ошибка здесь, в тренировочной последовательности, либо он начал ошибаться, проиграв тот бой. Значит, если он не найдет ошибку сейчас, ночью, завтра утром отправится на учебный полигон и все проверит. Один. Ему никто не помешает.
А пока — еще раз. Медитировать. Войти... Так. А если позвать не из того сада? Если с границы между мирами? Сейчас, когда он в состоянии на ней удержаться, это может получиться — и может изменить что-то, сдвинуть нарушенный баланс.
Шаг назад. Ствол молодой сакуры под пальцами. Когда-нибудь она вырастет такой же могучей. Когда-нибудь. Если он доживет. А не он — так Рукия. Или ее дети, она ведь достаточно сильна. Впрочем, неважно. Вот она, граница. Два сада не так уж и различаются между собой. Сейчас разница больше, но весной…
«Да, весной этот сад почти неотличим от реального». Он вдруг вспомнил эту фразу, произнесенную мягко и чуть удивленно все тем же знакомым — так давно не слышанным — голосом и вздрогнул, сжимая руку так, что кора впилась ему в ладонь. Тот, другой сад исчез.
Бьякуя закрыл глаза. Ему это не почудилось — ему никогда ничего не чудилось.
Когда — гадать было бессмысленно. Давно. Если дело было в саду Кучики, то давно. Осталось понять — как.
И память подчинилась ему.
«Показать тебе мой?». В голосе чувствуется теплая улыбка, хоть он и не вспоминает лицо собеседника. Не хочет. «Полюбовавшись твоим шикаем, я чувствую себя обязанным ответить такой же… откровенностью. Хотя, конечно, до Сенбонзакуры ему далеко. Всего лишь туман. Правда, среди этих прекрасных деревьев он будет смотреться неплохо».
Конечно, он согласился. Если бы даже им не руководила вежливость, он непременно поддался бы любопытству. Наблюдать вблизи за чужой техникой — слишком полезно для молодого шинигами, слишком захватывает, чтобы отказаться.
Туман и правда был. Сейчас к нему возвращались воспоминания о том тумане, о том, как он клубился по дорожкам парка, не расходясь, собираясь снова вокруг Бьякуи, не давая ему дышать — как глупо, неужели это чужая рейяцу так сильно действует. Он помнил эти свои смутные мысли, помнил, как чувствовал себя в ловушке и как гнал эти ощущения — бессмыслица же, глупость. Как инстинктивно вошел в транс и открыл путь в тот, другой сад. И как почувствовал тень за спиной. Тень на дорожках того сада.
«Как интересно», — прошептал тепло и доверительно голос у него над ухом. «Я не ожидал. Пожалуй, без тебя я зайти не смогу, но это и не требуется. Есть другие способы, знаешь ли…».
Бьякуя открыл глаза как раз перед тем, как в памяти воскресла дружелюбная улыбка тогдашнего собеседника. Ее он хотел видеть еще меньше, чем мчащиеся к нему непокорные клинки собственного меча.
Там, между завесой из лезвий и стволом старой сакуры, что-то было. Теперь он вспомнил то, что едва разглядел сквозь атакующие облака клинков. Что-то… туман. Тот же самый туман, что и тогда в саду у особняка?
Бьякуя встал и выпрямился. На руке не осталось и следа засохшей крови. Что ж, теперь он знал, в чем его ошибка. А значит, настала пора ее исправлять.
Медитации почти не нужно — он готов. За мечом идти тоже не нужно — меч придет сам. Открыть путь. Сделать шаг внутрь. Еще четыре шага вдоль дорожки — к старой сакуре и вихрю клинков вокруг нее.
И взглянуть в ласковые карие глаза призрака, прячущегося в его сознании.
Конкурсное:
Название: Дверь за спиной
Автор: Таэлле
Отказ: все принадлежит Кубо Тайто
Категория: джен
Персонажи: Ренджи, Рукия
Рейтинг: G
Жанр: драма
Краткое содержание: как и почему мы делаем выбор?
читать дальшеРукия ступает босыми ногами по гладкому деревянному полу. Три шага до тонких бумажных стен, а за стенами сад — ласковые волны зелени. До сих пор трудно привыкнуть.
В Сейретее и везде зелено, хотя таких садов, как у Кучики — по пальцам пересчитать. Деревья, трава и пруды. А в Руконгае зелено только в лесу да кое на каких пустырях, но к лесу идти через семьдесят девятый. Кто ж в здравом уме сунется в семьдесят девятый, если тебе туда позарез не надо?
Нет, Рукия, конечно, совалась. Иногда хорошо быть в самый раз росточком, чтоб проскользнуть под рукой у здорового мужика, и ноги быстрые тоже штука полезная. В ноги свои Рукия верила даже больше, чем в руки. Что руки? Ими разве что схватить да утащить что плохо лежит, а много ли она унесет с собой, если быстро бежать?
Так что помочь тем мальчишкам сбежать от взбесившегося торговца с ее точки зрения имело смысл. Еще какой смысл — кувшин пусть они тащат, а она возьмет на себя самое интересное, задержать торговца и вообще выпутаться из любых ловушек, какие только попадутся. От мальчишек вообще толку мало, это тогдашняя Рукия усвоила накрепко — а сегодняшняя вспомнила с грустной усмешкой. Да уж, умна она тогда была, нечего сказать: презирала руконгайских оборванцев за неумение увертываться да пускать огненные шарики, а сколько лет ей потребовалось, чтобы, устав гоняться за сытой жизнью, сообразить пойти в Академию?
Рукия смотрит на себя в зеркало, и вместо строгой юной особы в парадном гербовом кимоно Кучики, пусть пока еще свободно накинутом на плечи, ей ухмыляется руконгайская оборванка. Рукия поводит плечами; шелк кажется ей тяжелым и жестким, так что в конце концов она снимает его и набрасывает на ширму. Потом. Успеется. Будет время одеться как следует. А пока она одна, и она садится на пол лицом к дверям в сад
До церемонии осталось часа два, но она уже готова. Осталось только одеться, но как же хорошо, что ей позволили побыть одной. Собраться с мыслями.
Утром Кучики Бьякуя, человек, который вот-вот станет ее братом, так и сказал ей, когда они вернулись из семейного храма:
— Тебе понадобится время, чтобы собраться с мыслями.
Дом он показал ей три дня назад — библиотеку, сад, кухню, познакомил со слугами, провел по всем комнатам. Вчера и позавчера она корпела над свитками родословных, осторожно разглаживая руками пожелтевшую бумагу, не в силах поверить, что и ее имя впишут сюда, включат в цепь поколений Кучики, начатую так давно, что ей и представить было сложно. А храм остался на сегодня. На утро перед церемонией.
Ее будущий брат — она училась звать его так, про себя пробовала это слово на вкус, но пока всего два или три раза осмелилась произнести его вслух, — говорил медленно и отчетливо, повторяя и объясняя, когда она что-то переспрашивала, давая ей время запомнить. А запоминать приходилось многое. Рукия была благодарна ему за терпение, но не могла не стыдиться собственной неосведомленности. Ей еще столько предстоит сделать, чтобы занять свое место здесь.
— За полчаса до начала Ханако придет и, если нужно, поможет тебе одеться, — предупредил ее будущий брат. — У тебя есть еще вопросы, Рукия?
— В-вопросы? — На мгновение она растерялась, не зная, что сказать. У нее миллион вопросов — или ни одного. Она почти ничего не знает, но почти уверена, что все должна узнать сама. — Нет, только вот… — У нее не должно быть смятения в мыслях. Ее место здесь. Ее сюда позвали. Она не будет ошибаться. — Можно ли мне будет позвать в гости Ренджи? — вдруг вырвалось у нее. — Не сегодня, но, может, чуть попозже…
— Абараи Ренджи? — Рукия на него не смотрела, она опустила глаза, смущенная собственным вопросом, но все равно по его тону ясно было, что глаза у него в этот момент удивленно распахнулись. Все девять дней с момента их знакомства она запоминала его жесты, выражения его лица. Ей нужно было это знать. — Тот рыжий мальчик, что прервал тогда наш разговор? Что ж, это твой дом, Рукия, ты вольна звать в него гостей. Но Абараи, говорят, получит назначение в пятый отряд. — Откуда он знает, подумала она удивленно. Неужели выяснил ради нее? Из-за нее? — Очень скоро вы оба будете очень заняты; уверен, у него большие планы на будущую службу. У вас останется очень мало общих интересов. Так что решай сама, насколько часто вы будете теперь общаться. Выбирать тебе.
Наверное, ее будущий брат прав; их с Ренджи пути разошлись. Так лучше. Они оба многого добились — она улыбается сейчас, вспоминая свежие татуировки у Ренджи на лбу. У него свои церемонии. И свое будущее. Она все правильно для себя выбрала. И Ренджи тоже; она это точно знает. Он ведь улыбнулся ей, когда услышал, что ее принимают в клан, он знал, что так правильно, что она добилась своего. Она помнит все его улыбки на память, и особенно ту, что объявляет всему миру «Мы победили!». Нет, не так. Не всему миру — ей. «Мы победили, Рукия!». Они победили. Они прошли до конца ту дорогу, по которой когда-то пустились бежать. Все правильно. Просто закрывать дверь за прошлым всегда трудно.
А за дверью комнаты шаги, легкие и торопливые. Проходят мимо, не задерживаясь. Это кто-то из слуг — ее будущий брат ступает не менее легко, но в его шагах Рукии слышится веская четкость. И даже он не заходит без стука. Никто не заходит. Тут можно быть одной.
Сначала одиночество казалось ей невиданной роскошью, даже большей, чем гладкий пол и окно в сад. И теперь, наверное, кажется — она входит в комнату и каждый раз ловит себя на удивленном «Это все мне?», — но временами накатывает странное ощущение. Слишком много пустоты и чистоты, так много, что становится одиноко. Не хватает покосившихся стен — что снаружи домов, что внутри, она так привыкла останавливаться присесть возле них. Не хватает чужого локтя в бок, когда валишься на землю отдохнуть.
Тогда они частенько спали вповалку — одна большая куча-мала у обшарпанной стены какого-нибудь заброшенного дома. Было тепло. Мальчишки как-то каждый раз умудрялись устроить ее в середине, так что ей, наверное, было теплее — зато больше острых локтей и коленок, хоть она и научилась приваливаться к мягкому животу Сабуро.
Уж от локтей и коленок Ренджи увернуться не было никакой возможности: он раскидывался во сне, то ли бежал куда-то, то ли пытался их всех ухватить. Удержать.
Он вообще их всех всегда — держал. Рукия только сейчас это понимает. Тогда ей казалось — шумный, глупый, упрямый, что он понимает. Пропадет без нее. А теперь вдруг ее колет внезапной острой как льдинка мыслью — а вдруг это она без него пропадет?
Ерунда, конечно. Они взрослеют. Они не могут жить, как жили. Перед ней будущее, которое не может не стать надежным — будущее, в котором у нее есть свое место. Свой дом, не чета хрупким руконгайским стенам. И у Ренджи… И у Ренджи тоже будущее. Он далеко пойдет. Он уже вырос, и вырастет еще. Все правильно.
… настолько, насколько вообще бывает правильно, думает Рукия, не помнящая ничего, кроме странной самодельной жизни, ветхих стен и шумных мальчишек. А теперь от той жизни остался один Ренджи, да и он не совсем тот. Или совсем не тот.
Она вспоминает, как морщился в гневе тогда еще чистый лоб рыжего мальчишки, и усмехается. Он тогда чаще злился — или просто не умел разговаривать, а не орать?
Воплей Ренджи она не боялась никогда. Слишком быстро она научилась их читать; слишком ясен был язык его криков, угроз и тумаков — не то чтобы ей хоть раз достался тумак. Он орал, когда злился, орал, когда нервничал, орал, когда радовался. Но по-разному.
Когда она сказала ему, что вступает в клан Кучики, он улыбнулся, но не заорал. Он ее поздравил. Шумно, весело, дружелюбно… Просто поздравил.
Повзрослел, наверное.
Рукия встает; на гладком полу сидеть приятно только поначалу. Это тебе не земля, тут не найдешь места помягче и впадинок как раз нужного размера. Наверное, надо садиться на татами; но татами в этой комнате за ширмой, с них не видно окна.
Да, надо садиться на татами, напоминает она себе. Ее будущий — нынешний — брат наверняка так бы и сделал. Ей многому надо учиться.
Но она научится. Она справится. Рукия всегда со всем справлялась — с одиночеством, с внезапно налетавшими приступами голода, с огромными злыми торговцами, с шумными мальчишками… Она и сейчас справится. И без Ренджи.
Она всегда умела справляться без Ренджи. Если надо, она запросто могла его обставить. Когда Ренджи начал как-то доказывать перед очередной их затеей, что он тут главный, потому что парень, она всласть над ним посмеялась.
Но он все равно был главный. Просто она никогда ему об этом не говорила. И не скажет. Он и так всегда о себе слишком высокого мнения. Вечно грудь выпячена, вечно руками размахивает. Помнится, когда Ренджи начинал волноваться всерьез, от него стоило держаться подальше. Заедет кулаком и сам же потом переживать будет. Он вечно так себя с ней вел, будто она хрупкая, будто сломается от чего угодно. Рукия-то знала, что она не такая, но с ним сладу не было. Постепенно она даже перестала на него орать за такие штучки. На самом деле, если честно, это было даже приятно.
Конечно, с возрастом Ренджи учился уму-разуму. Или это она научилась замечать, что он не всегда устраивает суматоху просто потому, что ему так взбрело в голову? Как с тем типом с татуировками; в тот день, когда они увидели здоровяка, с головы до ног расписанного узорами, они еле увели Ренджи оттуда. Даже сопляку откуда-нибудь из шестидесятых было бы ясно — опасный это человек. А Ренджи тащился за ним как привязанный и глаз от него не мог оторвать. Хорошо еще тот тип не успел подумать, что они за ним шпионили.
— Я себе тоже такие сделаю, — сказал Ренджи тем вечером, когда они разожгли костерок на пустыре, и все как-то сразу поняли, о чем он. — Вот совершу что-нибудь достойное, и сделаю.
— И что ты такое совершишь? Раздобудешь денег заплатить татуировщику? — хихикнул Шрам, но Ренджи как-то даже не обратил на его слова внимания. Он сидел, прижав колени к груди, и смотрел в костер.
— Мужчина имеет право украсить себя татуировкой, когда он показал себя достойным людского внимания, — сказал он медленно. — Чтобы все знали, кто он такой…
— Откуда ты такие вещи-то знаешь? — удивился Сабуро, подбираясь поближе, ноги погреть.
— Я помню. Помню, что так делали. Там делали, — он произнес слово «там» со странной интонацией, и Рукия вдруг подумала, что все они говорят точно так же, словно хотят и не могут говорить о том, что было Там. Раньше. В Другом Месте.
— И что, Там все тоже были рыжие? — нарушил всеобщую задумчивость Шрам.
— Да иди ты! — возмущенно завопил Ренджи и налетел на Шрама с кулаками; тот был так доволен собственной шуткой, что от хохота едва успевал уворачиваться.
Наконец, навозившись вволю — Ренджи победил, но Шраму настолько явно было наплевать на такие мелочи, что Ренджи даже не удалось вволю наторжествоваться, — мальчишки устроились спать. А Рукии не спалось. Она лежала, прислушиваясь к шуму из домов на краю пустыря, и думала о том, что сказал Ренджи. Что он помнил, как было Там. Наверняка ведь он помнил свою семью.
Устав ворочаться, она встала, перешагнула через ноги Йоши, через вытянутую руку Сабуро, подошла к костру и села, уставившись в огонь. Кто-то когда-то ей сказал, что огонь навевает воспоминания о прошлом. А ей и вспомнить даже было нечего — все ее прошлое было здесь, вокруг нее, такое же точно, как настоящее.
Услышав легкие шаги, она повернула голову. Ренджи подошел и сел рядом. Когда хотел — пусть это было редко-редко — он умел ходить тихо.
— Расскажи, — попросила она негромко. — Кто носил такие татуировки?
— Отец, — ответил он так же тихо. — Ну, я так думаю, что это отец был. Я маленький совсем был, помню, он большой был такой, наклонялся надо мной, и у него черные рисунки были по лбу, по плечам, по рукам. Помню, как у него новый рисунок на груди появился, и я его трогал, а он смеялся. А потом ушел и больше никогда не пришел. Мне кто-то рассказывал, старые женщины какие-то, что он был храбрый боец. — И добавил, помолчав: — Он был рыжий. Тоже. А больше никто, все остальные как вы были.
— Ты много помнишь, — сказала Рукия, глядя в огонь. — Хотела бы я…
— Ну… — Ренджи придвинулся ближе, осторожно положил руку на коленку. Рукия замерла. — Семья да, без семьи никак. Только знаешь, я редко вспоминаю про Там. Это хорошие воспоминания, хоть и мало их, но та семья растерялась вся. Теперь у меня новая семья. Вы вот.
— Ре-енджи, — она и сама не знала, то ли рассмеялась, то ли всхлипнула. — Ну какой ты дурак, честное слово. Хороший, но дурак. Вы все хорошие, и я с вами хочу остаться, но разве же это семья? Разве у нас получится? Ну как мы тут живем, подумай сам! Мы не знаем, что с нами будет завтра!
— Никто не знает, — упрямо ответил Ренджи. — Но я вас защищу, честное слово. Я все сделаю, что надо, чтоб у нас все было хорошо, вот увидишь. Мы семья, какая ни есть, а семья.
— Дура-ак, — прошептала Рукия и — все равно в темноте как бы не считается — положила голову ему на плечо. — Семья — это не так. Семья — это то, что есть всегда. Нет, молчи, — сказала она, чувствуя, как он дернулся в ответ, — дай договорить. Ты сделаешь свои татуировки, я знаю, потому что ты помнишь своего отца и помнишь, что он был храбрый воин. Это никогда никуда не денется, пусть даже мы умираем. А у меня нет ничего, понимаешь? Совсем ни-че-го. Только то, что я придумала сама.
— У тебя есть я. Ну то есть все мы, — Ренджи обнял ее за плечи и прижал поближе, и она тихонько вздохнула. Ничего он не понял. Но хороший.
Больше про Там они не говорили — ну и ладно. Не до того было. Тогда как раз были хорошие времена, но они быстро закончились. Зато вот теперь у нее будет семья. Настоящая, правильная семья навсегда, которая никуда не денется, если даже все умрут. Клан Кучики. Ее новое имя. Ну да, Ренджи всегда хватало их маленькой стайки — как он не понимал, что они не удержатся, не могут удержаться? Даже притворные семьи в приличных районах и то часто не удерживались, хотя у них было все почти как взаправду. Только такой отчаянный упрямец, как Ренджи, наверное, и мог верить, что пятеро детей из семьдесят восьмого смогут выжить вместе, и все будет хорошо. Что его сил хватит.
И ведь хватало, так долго хватало. Почти десять лет. Ей часто казалось, что только его отчаянные усилия, его бултыхание и удерживало их на плаву все это время.
В ее памяти он вечно размахивал руками и бултыхался — стоя, на бегу, в воде, где они ловили когда-то рыбу на ужин. В тишине Рукия словно снова слышала плеск: Ренджи не мог войти в воду, не споткнувшись, не намахавшись копьем вовсю, не окунувшись пару раз с головой. Он нарушал покой, и за счет этого они жили, удерживаемые его горячей яростью и его желанием не расставаться с ними. Но долго так жить было нельзя: сколько ни барахтается пловец, вода его сносит, сносит как те цветы.
Должен быть еще и берег: твердый, надежный и незыблемый. Ровный, как складки на шарфе ее будущего брата. Странно как все вышло — временами ей казалось, что это Ренджи ее брат.
Хотя нет, наверное, какой из него брат? Она не помнила семью, никто из них не помнил, но семья — это ведь должно быть надежно. Это когда знаешь, как правильно поступать, и не нужно всю жизнь отчаянно искать себе место и не знать, где будешь спать завтра. Семья — это порядок и безопасность. И у нее они будут.
Рукия раздвигает дверь и выходит в галерею. В саду тихо; ей отвели комнаты в северных покоях, далеко от кухни и хозяйственных помещений. Ей нравится. Деревья шуршат за окном тихо-тихо, нигде не слышно криков, а трава вся как будто причесанная — ни одна травинка не поцарапает босых ног. Хотя она, конечно, не бегает в этом саду босиком — только разок попробовала, проверить, каково это будет.
В этом доме, в этом саду ей кажется, что жизнь может стать такой, какой она должна стать. Она уже шинигами. Сегодня она официально войдет в клан Кучики. Она будет вести себя так, чтобы не уронить честь имени — теперь и ее имени, будет носить фамильные кимоно и спать за расписными ширмами, совсем одна, под мягкими одеялами.
… и больше никогда Ренджи не перекинет руку ей через бок, не сожмет сонно ее плечо так, что ей сразу станет теплее. От него всегда так и веяло жаром — может, потому, что он вечно носился? Ее смущал этот жар, заставлял отходить на шаг. Глупая мысль: вдруг прожжет насквозь? Хотя куда ему: Ренджи никогда не хватало сосредоточенности бить в одну точку, он и огненный шарик-то нормального размера не сразу научился делать…
Ей самой становится жарко. Последний раз ей было так жарко девять дней назад, в Академии, когда она сказала ему про клан Кучики. Его руки у нее на плечах были тяжелые-тяжелые, и вот тогда ей и правда показалось на мгновение, что он прожжет ее насквозь… Поэтому она и убрала его руку со своего плеча, только получилось еще более странно — она держала его за руку и не хотела отпускать. Такой теплый и знакомый и родной…
… не вздумай бояться, Рукия, говорит она себе. Кучики Рукия, так теперь тебя зовут, и тебе нужно жить своей жизнью и не уронить честь имени, которое тебе подарили. А Ренджи поймет. Он должен. Если уж он не поймет, что нужно искать себе дом и жить новой, надежной жизнью, то кто же еще сможет это понять?
Она снова садится, на этот раз на пятки, очень медленно и аккуратно, следя за тем, чтобы белое косоде не смялось и не сбилось. Вот так. Ей нужно подготовиться к церемонии. Вспомнить все, чему ее успели научить, чтобы сделать все так, как положено в этом доме. В этом клане. В ее клане.
Рукия смотрит в сад и не сразу замечает, что кусты шевелятся. А когда она наконец обращает на это внимание, то видит и рыжую метелку волос, обладатель которой пробирается в ее сторону. Она хмурится, не вставая. Ну как он сюда залез?
— Рукия! Тссс, Рукия!
Рукия вздыхает. Ну что с ним поделаешь? Она поднимается на ноги и, оглянувшись на всякий случай по сторонам, спрыгивает в сад. Трава приятно холодит ей ноги. Она встречается с Ренджи у клена, на который так ни разу и не залезала.
У него в волосах застряли листья, и Рукия привстает на цыпочки, чтобы вынуть их — а то так ведь и будет ходить.
— Ты… Я не очень невовремя? — выпаливает он наконец.
— Ре-енджи… — Она невольно качает головой. — Ты продрался сюда неизвестно каким способом только чтобы спросить, не очень ли ты невовремя? … Нет. У меня есть немножко времени до… до церемонии. — Почему-то сейчас, глядя на Ренджи, это слово так же трудно выговорить, как их давешнее «Там».
— Ну и хорошо, — он резко выдыхает, расслабляется и достает руку из-за спины. — А я тут вот… Тебе принес. Икебана, конечно, та еще, но… — Странно, но его жестам не хватает былой размашистости; он как будто заперт в невидимой тесной комнатке, где не вытянуть руку.
Может, конечно, он взрослеет и учится сдерживаться, но выглядит это тревожно. Рукия бы спросила, все ли с ним в порядке, но она не может. Она никогда не умела спрашивать такие вещи. Она просто молча берет из его рук растрепанные полевые цветы — икебана, действительно, та еще. А спрашивает в конце концов он.
— С тобой тут все в порядке?
Нет, ну что он себе вообразил? Что с ней может быть не в порядке? Рукия злится — ни на кого она так быстро не готова разозлиться, как на Ренджи, — и это помогает ей ответить.
— Да! — говорит она и улыбается, как будто обставила целый торговый квартал простофиль. — Все замечательно!
Он тоже улыбается, и она перестает злиться. Она никогда не могла устоять против его примирительной улыбки — потому та и числится примирительной.
— Ну и хорошо, — говорит он бодро. — Хотел тебя проведать, посмотреть, что тут и как.
— Спасибо за цветы, — отвечает Рукия, чувствуя себя светской хозяйкой и настоящей Кучики, только все это как-то ужасно глупо. — Я бы показала тебе дом, но сейчас все заняты подготовкой…
— Это ничего. — Ренджи снова улыбается ей, незнакомой грустной улыбкой, и у нее отчего-то сжимается сердце. — Куда уж мне по особняку Кучики разгуливать. Я просто хотел тебя повидать.
— Ну… — Рукия разводит руками. — Вот она я. Можно подумать, есть на что особенное посмотреть. — Она чувствует, что голос у нее звучит хрипловато, и делает усилие над собой, чтобы говорить плавно и ровно.
— Есть, — отвечает Ренджи серьезно. — Церемония ведь сегодня, да? Все уже готово, ты все обдумала?
— Да, Ренджи, — говорит ему Рукия. — Я все обдумала. — Она не знает, что еще тут можно сказать.
— Значит, сегодня ты станешь настоящей Кучики. Тогда тебе уже ни к чему моя икебана будет — тебя, небось, научат чин по чину, как это все полагается делать. Я.… Ну, вроде как и попрощаться пришел. Теперь все будет не так.
Он говорит то же самое, что брат. Он все говорит правильно. Их пути расходятся. Рукии очень хочется залезть на клен.
— Я слышала, тебя уже тоже скоро возьмут в отряд, — говорит она вместо этого. — Ты… Ты далеко пойдешь, Ренджи. Ты только не сдавайся, ладно?
— Ладно, — говорит он и сжимает ее руку так крепко, что ей на секунду становится больно. Но это неважно. — Пойду я.
Он поворачивается и снова скрывается в кустах. Рукия смотрит ему вслед; отсюда ей видна тропка, которой он пробирается, он еще совсем рядом.
Рукия поворачивается и идет к дому. Вспрыгивает на террасу. Заходит в комнату. Снимает с ширмы кимоно.
В дверь стучат.
Внеконкурсное:
Название: Из глубины
Автор: Таэлле
Бета: Eswet
Отказ: Блич принадлежит Кубо Тайто
Категория: джен
Персонажи: Бьякуя, Айзен
Рейтинг: G
Жанр: мистика
Краткое содержание: ускользнуть от тебя может кто угодно. Что угодно.
читать дальше
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч.
Кёрай
Человек глядит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч.
Кёрай
Забеспокоился он только после третьего сна. Первые два раза легко было списать на раны и усталость; Бьякуя тогда сделал себе пометку в памяти пока больше не обращать на это внимания и занялся лечением. Настолько, насколько вообще пациент способен лечением именно заниматься, а не терпеть с достоинством копошение медиков.
Третий сон был через неделю после выписки, когда здоровым его признала даже Унохана.
Он стоял в саду, как обычно, но не возле самого дерева. Ствола он даже не видел: между ним и сакурой непроницаемой завесой струились лепестки. Они падали на землю, таяли в траве, а на их место приходили новые.
Бьякуя вскинул руки, призывая лепестки к себе, и они откликнулись, собираясь клубами розового дыма, кружась вокруг него, занимая должное место...
Нет.
Нет, они не кружились привычным водоворотом. Они мчались на него, не отзываясь, не сбиваясь с прямого курса, глухие к его приказу, мчались, чтобы атаковать, пока не ударили — тысяча смертоносных лезвий, летящих убивать, и он едва успел увидеть струйки крови от первых ран, как следующая волна распорола ему руку…
Бьякуя сел в постели, последним усилием заставив себя проснуться. Всего лишь залеченная рана ныла — а не с чего. Он сжался, притянув колени к груди — здесь можно, здесь никто не видит — пару раз хрипло, с трудом, вдохнув. Он жив. Но он недолго останется жив, если Сенбонзакура не будет ему послушна.
Поднявшись, Бьякуя вышел через галерею в сад — настоящий сад у дома, где стволы сакур были куда тоньше, где не стояла вечная весна. Там было тихо и почти темно — новолуние. Но ему не нужен был свет, чтобы нащупывать здесь дорогу. Слишком много, слишком часто он гулял здесь ночью, ища в саду покоя, которого не находил в душе.
Или даря этот покой другим. Другому.
Воспоминание было таким внезапным и нежеланным, что Бьякуя резко остановился и встряхнул головой. Пряди волос, свободных от кенсейкана — его все еще реставрировал лучший резчик Первого района, — упали на лицо, и он рассеянно заложил их за ухо. Раз впустив воспоминания, их не так-то просто прогнать.
«Твой сад — самое тихое место во всем Сейретеи», — говорил он и улыбался чуть смущенно, с усталой благодарностью. Занятой человек, один из самых ярких командиров отрядов. Когда-нибудь он дойдет до кресла в Совете, слышал Бьякуя разговоры в кланах. Человек не из кланов, человек почти ниоткуда, но кланы готовы были его поддержать... почти все кланы. Небывалая честь. Айзен Соуске ночью в саду особняка Кучики, усталая улыбка, близорукий прищур, и Бьякуе льстило это, льстило, что он может что-то дать человеку, который успел так сильно его обогнать...
... а в основном он гулял здесь один. Как сейчас. И тренировался.
А потом продолжал тренировки в том, другом саду — который сейчас повернулся против него.
Бьякуя подошел к сакурам — слишком тонким! — и сел прямо в траву, положив ладонь на ствол ближайшего дерева. Его сад. Его деревья. Его меч. Его долг — разобраться во всем, и как можно скорее. Немедленно. Давно пора было вернуться в строй.
Значит, так: сначала медитация. Стандартные дыхательные упражнения, освоенные задолго до того, как наследник Кучики задумал стать шинигами. Вдох. Пауза. Выдох. Пауза. Вдох…
Так уже лучше. Спокойнее. Сейчас если ему в ухо и шептал какой-нибудь голос, то разве что тот, обычный и прохладный¸ что с самого детства помогал верно оценивать свои усилия. Привычный наблюдатель — Бьякуя мог бы представить на нем скорее дедово гербовое кимоно. Никак не белое хаори капитана Готей-13.
Дальше. Меча нет в руках, но он и не нужен. Войти в тот сад можно без него. Так даже безопаснее. Достаточно закрыть глаза... Вызвать в своем воображении образ меча…
Вот так. Это упражнение тоже знакомо давным-давно — с Академии. Тогда, студентом, он повторял его по десятку раз за день, пробуя на вкус свое маленькое новообретенное могущество. Узнавая свой новый мир — три тропинки, лужайка, а за ними деревья сада. Туда тропинки не вели, а он не пытался их протаптывать — достаточно было знать, что сад существует.
И вот он снова открыл глаза на краю лужайки. Перед сакурой. И снова перед ним завеса лезвий.
На этот раз он пошел вперед осторожно, крошечными шажками, не отрывая взгляда от текущих к земле лепестков. На этот раз он не стал призывать их к себе — просто протянул к ним руку, приглашая, маня.
Три лезвия вылетели из завесы ему навстречу. Уже хорошо. Значит, он еще в состоянии разделять группы лезвий. Теперь поймать их на ладонь…
Лезвия скользнули по ладони, не замедляя полета, и двинулись дальше, разрезая кожу, оставляя за собой кровавый след. Прикусив губу, Бьякуя то ли шагнул в сторону, то ли пошатнулся — как раз настолько, чтобы там, в саду у особняка, вцепиться в ствол сакуры. И вернуться.
Или не вернуться. Замереть на границе между двумя мирами, ощущая неровную кору дерева одной рукой, ощущая, как на второй стремительно сохнет кровь.
Сенбонзакура продолжала свой танец, дразня его своей мучительной недоступностью. Она всегда откликалась на его зов. Всегда. С самых первых дней, когда он понял, что именно держит в руках. Что это его меч, и имя ему Сенбонзакура.
И вот его меч не подчинялся его зову. Так же, как ускользал своими невидимыми путями его лейтенант. Его сестра.
… как ускользнул когда-то — или совсем недавно? — улыбчивый кареглазый собеседник, любивший тропинки сада Кучики.
Сенбонзакура к нему вернется. Или он умрет.
И чтобы вернуть ее, надо понять, где он ее потерял. Что сделал не так. Это должна была быть его ошибка. Значит, ему и исправлять.
Медитировать. Войти. Позвать. Все шаги выполнены, но до Сенбонзакуры не достучаться. Ни во сне, ни сейчас, в сознании. А в боевой ситуации в тот, последний раз она была ему послушна. Значит, либо ошибка здесь, в тренировочной последовательности, либо он начал ошибаться, проиграв тот бой. Значит, если он не найдет ошибку сейчас, ночью, завтра утром отправится на учебный полигон и все проверит. Один. Ему никто не помешает.
А пока — еще раз. Медитировать. Войти... Так. А если позвать не из того сада? Если с границы между мирами? Сейчас, когда он в состоянии на ней удержаться, это может получиться — и может изменить что-то, сдвинуть нарушенный баланс.
Шаг назад. Ствол молодой сакуры под пальцами. Когда-нибудь она вырастет такой же могучей. Когда-нибудь. Если он доживет. А не он — так Рукия. Или ее дети, она ведь достаточно сильна. Впрочем, неважно. Вот она, граница. Два сада не так уж и различаются между собой. Сейчас разница больше, но весной…
«Да, весной этот сад почти неотличим от реального». Он вдруг вспомнил эту фразу, произнесенную мягко и чуть удивленно все тем же знакомым — так давно не слышанным — голосом и вздрогнул, сжимая руку так, что кора впилась ему в ладонь. Тот, другой сад исчез.
Бьякуя закрыл глаза. Ему это не почудилось — ему никогда ничего не чудилось.
Когда — гадать было бессмысленно. Давно. Если дело было в саду Кучики, то давно. Осталось понять — как.
И память подчинилась ему.
«Показать тебе мой?». В голосе чувствуется теплая улыбка, хоть он и не вспоминает лицо собеседника. Не хочет. «Полюбовавшись твоим шикаем, я чувствую себя обязанным ответить такой же… откровенностью. Хотя, конечно, до Сенбонзакуры ему далеко. Всего лишь туман. Правда, среди этих прекрасных деревьев он будет смотреться неплохо».
Конечно, он согласился. Если бы даже им не руководила вежливость, он непременно поддался бы любопытству. Наблюдать вблизи за чужой техникой — слишком полезно для молодого шинигами, слишком захватывает, чтобы отказаться.
Туман и правда был. Сейчас к нему возвращались воспоминания о том тумане, о том, как он клубился по дорожкам парка, не расходясь, собираясь снова вокруг Бьякуи, не давая ему дышать — как глупо, неужели это чужая рейяцу так сильно действует. Он помнил эти свои смутные мысли, помнил, как чувствовал себя в ловушке и как гнал эти ощущения — бессмыслица же, глупость. Как инстинктивно вошел в транс и открыл путь в тот, другой сад. И как почувствовал тень за спиной. Тень на дорожках того сада.
«Как интересно», — прошептал тепло и доверительно голос у него над ухом. «Я не ожидал. Пожалуй, без тебя я зайти не смогу, но это и не требуется. Есть другие способы, знаешь ли…».
Бьякуя открыл глаза как раз перед тем, как в памяти воскресла дружелюбная улыбка тогдашнего собеседника. Ее он хотел видеть еще меньше, чем мчащиеся к нему непокорные клинки собственного меча.
Там, между завесой из лезвий и стволом старой сакуры, что-то было. Теперь он вспомнил то, что едва разглядел сквозь атакующие облака клинков. Что-то… туман. Тот же самый туман, что и тогда в саду у особняка?
Бьякуя встал и выпрямился. На руке не осталось и следа засохшей крови. Что ж, теперь он знал, в чем его ошибка. А значит, настала пора ее исправлять.
Медитации почти не нужно — он готов. За мечом идти тоже не нужно — меч придет сам. Открыть путь. Сделать шаг внутрь. Еще четыре шага вдоль дорожки — к старой сакуре и вихрю клинков вокруг нее.
И взглянуть в ласковые карие глаза призрака, прячущегося в его сознании.
-
-
26.11.2007 в 10:05Написано здорово.
-
-
26.11.2007 в 10:10-
-
27.11.2007 в 14:39ох, спасибо Вам за эту фразу. По мне так это тонкое психлогическое наблюдение и...и как-то это вошло в резонанс с моими мыслями обо мне же. Вобщем, спасибо.
А вообще правильно, что Вы выложили фики здесь. А то я вот, например, сообщества не читаю, а фанфики читаю только исключительно тогда, когда автор их у себя выложит. НА мой взгляд очень хорошо написанно ))))
-
-
27.11.2007 в 14:41