sugar and spice and everything nice
Вечер субботы.
читать дальше
А время быстро шло. Никогда оно так быстро не шло… Сначала я пообедать сходила, да потом еще по поручениям сбегала — никогда мне столько бегать не приходилось, шагу по дворцу было не ступить без того, чтоб какой важный чиновник меня не остановил и не послал куда-нибудь. Один раз куродо у императорских покоев остановил, когда птица Нуэ по дворцу опять пролетала — да-да, она несколько раз там летала — послал узнать, что творится, а потом я слышала, он императору все передавал. Так что, получается, в каком-то смысле император служанкины слова слышал. Только вот что странно — дамы, когда меня по своим делам посылали, всегда денежку за труды давали. А господа нет, те никогда, хоть и не по их департаменту я совсем, и не мое это дело с их поручениями бегать.
Ну да ладно, отвлеклась я. Я к чему про все эти поручения говорю? Когда я вернулась в покои младшей императрицы, госпожа-то моя на месте оказалась! Уж как я обрадовалась, не передать. Я потом шепотом у нее повыспрашивала немножко, что приключилось. Оказывается, оправдали ее, сам господин Исоноками заступился. Сказал, совсем не то людей убивало, что госпожа моя вызывала. То-то она довольная была, хоть и бледная, что господин главный оммёдзи ее в беде не оставил… Ну да, знаю я, знаю. Ишь, умный какой — если ты все в хрониках читал, зачем просишь рассказывать, как все было?
Ну, то-то же. Так вот, что я говорила? Бледная была моя госпожа, потому что приболела она сильно после всего этого. А меня-то и рядом не было, стыд какой! Но как я пришла, ее уже вылечили, самого господина Абэ-но Сеймея вызывали.
И пошли вроде бы дела как обычно… Я в покоях сидела, слушала, а то еще с письмами бегала; госпожа младшая императрица к батюшке своему ходила — она у него дела вела, и фрейлин разных с собой брала. Вот тогда-то я и заметила, что моя госпожа на Юси-сан сердита. Я ее и спросила, мол, что такое? Тут я и узнала, как все вышло — оказывается, это Юси-сан-то тогда письмо господину Ходзё послала, про призрака сообщить, которого моя госпожа вызвала. И говорила моя госпожа, что Юси-сан хотела ее почтенного брата шантажировать тем самым за нанесенную ей обиду…
А Юси-сан, конечно, другое говорила. Нет, не спрашивала я у нее, как можно? А только переживала она сильно, когда в покоях одна сидела, вот как-то так и… рассказалось. Она все господина Ходзё ругала, как и с утра — мол, уж до чего дурной человек, недобрый, и обо всех по себе судит. Она-то, говорила, как рассудила? История эта с призраком все равно известна станет, вот она и решила Ходзё-си предупредить, чтобы он разобрался, выручил сестру по-семейному. А он, мол, сам бы на месте Юси-сан непременно после левому министру бы еще доложил — поэтому он и решил, что Юси-сан тоже так поступит, и доложил о сестре левому министру, чтоб только карьеру свою уберечь…
Нет, не знаю я, как оно на самом деле было. Я письмо то, может, и носила, но грамоте я не учена, а тогда еще меньше знала, чем теперь. Да и кто я такая, важных господ и дам судить? А только жалко мне было Юси-сан. Госпожа-то моя тогда счастливая была, все у нее вышло к лучшему, хоть и ненадолго, а Юси-сан осталась обиженная…
Но скоро и у нее дела исправились, впрочем — стала она с младшим господином Ходзё письмами обмениваться, с оммёдзи. И вся такая довольная стала… Дамы ее спрашивали про письма, а она отговаривалась, мол, по делу. И улыбалась.
Так что стало к вечеру совсем все хорошо. И на брата своего госпожа не сердилась, я ее спросила. А с ним вот какая история потом вышла, с братом госпожи. Стою я, жду письма — мне одна дама сказала, что письмо сейчас вынесет. А тут проходит мимо господин Ходзё и говорит, если ты ничем не занята, Цубамэ, пойдем со мной, у меня для тебя поручение. Ну я как рассудила? Дамы этой пока нет, да, может, я еще и вернуться успею, а брату госпожи отказывать нехорошо.
Пошла я с ним; а он мне говорит — хочу письмо написать, а ты отнесешь. Садится и пишет, а сам веселый такой. Я, говорит, Цубамэ, раньше души не имел, а теперь душу обрел и сразу же влюбился. Я прямо обомлела вся — как же такое быть может? Без души человек не живет… Наверное, решила я, на нем заклятие какое было, а мико его сняли, когда во дворец приходили.
Или вовсе шутил господин дайнагон… Писал и все приговаривал — я, мол, старый бюрократ и не знаю слов любви. А ему тогда еще и тридцати не было, какой же это старый? Я осмелела немножко и говорю — мол, а не про вас ли говорят, господин дайнагон, что вы стихи как отчеты пишете? А он и кивает — про меня, мол, про меня.
Кому он письмо писал? А я не сказала? Госпоже Химико, фрейлине из наших покоев, той, что сестра младшей императрицы. Да, вот так оно и вышло. Дописал он письмо, дает мне, а я, раз уж так, и спрашиваю — мол, а что ж денежку не даете, а еще дайнагон? Ну да, знаю, невежливо, еще как. Но у него и правда настроение было хорошее. Пойдем, говорит, со мной, дам тебе денег, и заодно подарок для госпожи Химико, у меня как раз приготовлен.
И ведь целую связку мне дал! Щедрый какой оказался — впрочем, госпожа тоже щедрая была… Ну, отнесла я его письмо и веер в подарок госпоже Химико. Она все смеялась, когда я ей вручала это, но вроде бы довольная была.
Так-то вот, хороший вышел вечер, особенно если вспомнить, что потом было… Ну да и этот вечер не для всех вышел хороший. Видно, господина Татибана-но Томомаса не одна я дурными словами поминала, потому что вышло так: я как раз в городе была, и возвращалась обратно к дворцовым воротам, и вдруг слышу крик. Я туда, бежать, смотрю, люди собрались, а на обочине господин Томомаса сидит. Я поближе-то подходить поостереглась, а у людей спросила — мол, что такое деется? Мне и сказали — на господина Томомасу-де вагина дентата напала. Про такую нечисть я и не слышала никогда, спрашиваю, что такое? А мне и объяснили. Это оказалась такая тварь, что у мужчин причинное место начисто отгрызает… Да не дергай ногами так сильно, писец, совсем бумагу забрызгаешь да замажешь.
Да-да, она ему и отгрызла. Нечисти вообще в городе порядочно водилось. В тот же вечер я еще как-то крик услышала — мол, человека убивают. Побежала посмотреть, вижу, ведут господина Маюри, музыканта городского, и ведут его все сплошь мико, а с ним господин Ходзё-младший. И господин Маюри говорит так возмущенно, что это-де его бродячая мико оговорила. Ну, думаю, дело тут нечисто — это ж он про О-Ками-сан говорит. О-Ками-сан никого бы оговаривать зазря не стала, она свое дело знает… И точно, так потом и оказалось — нежить был господин Маюри, и у людей души воровал. Теперь такие страсти редко и услышишь когда…
Ну а господина Томомасу лечиться увели. Я побежала, госпоже рассказала. Она повеселилась-то — не нравился ей господин Томомаса, совсем не нравился. А потом, позже, через несколько часов, куда-то я опять в город ходила — кажется, к господину судье Тайра, это его усадьба стояла недалеко от того места, где турниры лучные проводились. И смотрю, едет мне навстречу та дама, что замужем за племянником господина Томомасы была. И говорит — мол, выручи, Цубамэ. У нас, говорит, беда такая, господина Томомасу убили, главу нашего. Так ты, говорит, сбегай к лучникам, скажи всем мужчинам Татибана, чтоб возвращались и с ней поговорили.
Я сказала, так и сделаю, конечно, а как он умер-то, госпожа, что случилось? Она мне и рассказывает — кицунэ ему встретилась. Выходил он от лекаря, его люди видели, и тут кицунэ его увела, и даже тело его найти не могли…
Ну, я позвала лучников, а сама думаю, хорошо, похоже, его вылечили, иначе зачем он кицунэ понадобился? Про ту кицунэ слухи ходили — говорили, видели ее с господином Минамото-но Райко в кустах у дороги на дворец… Да нет, господин Минамото жив-здоров остался, что ж ты сам не знаешь, коли такой умный. Ему-то ничего не сделалось, все едино, что госпоже Нидзё письма писать да через занавески разговаривать, что с кицунэ в кусты ходить.
Я, конечно, побежала все госпоже рассказать, только тут меня разочарование постигло. Дамы уже знали все — госпожа Химико сама лично все это видела, и всем рассказала. Я даже расстроилась, признаюсь — такая новость, а удивить не вышло.
Ну да с господином Татибана дальше еще удивительнее вышло, на самом деле. Вечером в покоях императриц должен был состояться поэтический турнир — не такой торжественный, как в Танабату, а для развлечения дам. И сам император обещал зайти! Ну, мы, конечно, готовились, старались, а тем временем в городе еще один турнир был. Я слышала, дамы старшей императрицы туда собирались съездить — наши-то нет, наши остались, не до того им было.
Так вот; пробегаю я по дворцу, куда-то уж по делам я ходила, не помню куда, как вдруг останавливает меня сам господин левый министр. И говорит он мне, мол, в городе, где-то вон в той стороне, турнир, уж не знаю где точно. Сходи, говорит, туда, найди господина Татибана-но Томомаса и передай, чтоб он немедленно ко мне явился — дело жизни и смерти.
Я, признаюсь, чуть дара речи не лишилась. Не мое это дело, с министрами спорить, а только не удержалась я, сказала «Так он же помер!».
Господин министр как зыркнул на меня, и говорит — нечего слухи разносить, иди и передай, что я сказал.
Ну что делать — побежала я. И страшно мне было, и непонятно. Стала у людей спрашивать, где турнир — а мне и говорят, мол, в банях. Видно, у меня такое лицо сделалось, что тот человек, который мне направление указал, стал объяснять — ничего-де в этом нет такого, да в банях отдельный павильон для таких дел.
Пошла я искать те бани. Я там и не была никогда, недосуг было — так, во дворце было где служанкам помыться. А про эти, городские бани говорили, что там ночью нехорошие дела творятся, да нечисть лютует. А дело уже к вечеру клонилось…
Почти добежала я, и тут навстречу мне вышел господин Инури, что в город иногда заходил. Что, говорит, там за крик? Мы слышали, кто-то кричал со стороны города. А я только головой помотала — я и не слышала крика-то никакого.
Ну, нашла я тот павильон. Народу там было ужас как много, и внутри, и у входа сидели. Заглядываю я внутрь — и точно, сидит господин Томомаса, и выглядит совсем как живой. Я и говорю — мол, господин левый министр велел вам явиться. А он мне, мрачно так: «Не пойду». Я ему говорю: он-де велел сказать, это дело жизни и смерти. А господин Томомаса улыбнулся так слегка, нехорошо улыбнулся, и сказал — поздно. Он уже надо мной не властен, так ему и передай.
Что делать? Побежала я обратно. Струхнула, признаюсь, как бы мне от господина левого министра не досталось. Сначала я с ним спорю, а теперь такие вести приношу. И что бы это все значило? Я ведь, как увидела его в бане, сначала подумала, может, напутали что, а он просто в отставку ушел? А как он такое сказал… ну нет, тут все равно, думаю, что-то не так.
А потом мне объяснили, что неживой он уже был в бане, потому и сказал, что господин левый министр над ним не властен. А что на турнир пришел… Ну, видно, так уж ему хотелось побывать на том турнире — кто их знает, важных господ.
Так вот, прибежала я, нашла господина левого министра и все это ему изложила. Он и сам в ошеломление от таких вестей впал, истинная правда! Потом сказал мне, мол, иди, с этим я сам потом разберусь. Ну я и пошла обратно к госпоже, а разобрался ли он, не знаю. С нежитью, говорят, со всей разобрались, когда столицу переносили…
Госпоже моей, по-моему, дурные вести про господина Татибану еще чем интересны были? Тот господин мало того, что военным ведомством заведовал, он еще у господина левого министра первым дайнагоном был, а как он удалился, так для почтенного брата госпожи, что вторым дайнагоном был, стало можно продвинуться по службе.
Ну да ладно, не мое это дело, о таких вещах судить. Я лучше расскажу про турнир поэтический. Там-то не-о-фи-ци-ально было, так что я и осталась посидеть посмотреть за той же сёдзи, где обычно сидела. Мне даже угощения досталось попробовать, что для турнира приготовили.
Для прихода императора, конечно, все было наилучшим образом устроено. Перегородки между покоями убрали, и решено было, что дамы сядут в покоях младшей и старшей императриц, а покои великой императрицы, что в центре были, оставят для императора и императриц.
Ну, наконец, все приготовили и начали — император-то прислал весточку, что задерживается, и чтоб без него начали. Дамы долго спорили, на какую тему стихи сочинять, и решили в рэнга играть. Только получилось, что в основном игра шла между моей госпожой и одной из фрейлин старшей императрицы, уж не упомню, которой. Очень моя госпожа хорошо стихи сочиняла…
А император пришел-таки, и я его совсем рядом слышала и даже немножко видела, из-за ширмы-то. Очень величественный у нас тогда император был, прямо сразу так и чувствовалось, в чьем присутствии находишься… Но вел он себя очень любезно и с императрицами даже ласково… Правда, пробыл совсем недолго. Зато принц остался. Я не говорила, что еще принц-наследник пришел? А был он там, был, за ширмой сидел.
Когда он ушел, дамы дальше пустились стихи сочинять. Тут уже в рэнга играть надоело, стали темы придумывать, развеселились. А потом вот что случилось: пришел Мансайраку, танцор, и сказал из-за ширмы — мол, он со стражником у ворот поспорил, тот сказал, что сможет написать стихотворение, которым очарует дам — а вернее одну особенную даму. И можно ли, мол, стражнику будет его прочитать?
Дамы тут развеселились изрядно, и госпожа великая императрица сказала — пусть пишет, а Мансайраку потом пусть зачитает те стихи. Все посмеивались, обсуждали, какие стихи может написать стражник, сами сочиняли, пока, наконец, не пришел обратно Мансайраку со стихами. Зачитал он их; стихи были, скажу тебе, писец, странные и не очень понятные, не такие, как дамы наши на турнирах сочиняли. Те хоть и возвышенные, а все равно на песни обычные немножко похожи — а то и не было похоже, по-моему, совсем, хоть и длинное. Но я послушала, что дамы говорили, и поняла, что не такое оно плохое было, как они ждали, а все из себя ученое и китайское. Но все равно принялись они ответы сочинять, шуточного свойства — мол, пока стражник сочинял стихи, во дворец пробежал незамеченным медведь… Два ответа они ему сочинили, один из них принцев, и с Мансайраку передали.
Да только вот замечать стали, что все смеются, про стражниковы стихи вспоминая, а вот госпожа великая императрица не смеется, а все вздыхает и краснеет — ну очень чудные дела, и совсем на нее не похоже. Дамы похихикали и на этот счет немножко, дурного-то в этом ничего не было… Что это такое было? Ах да, потом-то выяснилось — зачаровал стражник госпожу великую императрицу, как есть зачаровал. Только он потом устыдился своих дел и к просветлению устремился. Странно… и непонятно, зачем он ее зачаровывать-то взялся, на что надеялся.
Ну да ладно, в этом всем ничего дурного не было; веселье и веселье. Вообще вечер того дня, после всех неприятностей, хороший удался. А после турнира стали все расходиться. У госпожи моей еще потом планы были… да что уж там, скажу, давно дело было: пригласил ее к себе господин Исоноками. Уж какая она радостная была… вспомнить больно. И сказала она мне, мол, ты меня проводи до усадьбы господина Исоноками, а потом можешь быть на сегодня свободна.
И так и случилось. Проводила я ее, поужинала на кухне и пошла спать в самые дальние покои на отшибе, где для меня место нашли — я ж тогда совсем недавно там служила. А я устала за день — как легла, так и уснула, и проспала всю ночь крепко-крепко. И ничего не слышала.
Теперь осталось только воскресенье...
читать дальше
А время быстро шло. Никогда оно так быстро не шло… Сначала я пообедать сходила, да потом еще по поручениям сбегала — никогда мне столько бегать не приходилось, шагу по дворцу было не ступить без того, чтоб какой важный чиновник меня не остановил и не послал куда-нибудь. Один раз куродо у императорских покоев остановил, когда птица Нуэ по дворцу опять пролетала — да-да, она несколько раз там летала — послал узнать, что творится, а потом я слышала, он императору все передавал. Так что, получается, в каком-то смысле император служанкины слова слышал. Только вот что странно — дамы, когда меня по своим делам посылали, всегда денежку за труды давали. А господа нет, те никогда, хоть и не по их департаменту я совсем, и не мое это дело с их поручениями бегать.
Ну да ладно, отвлеклась я. Я к чему про все эти поручения говорю? Когда я вернулась в покои младшей императрицы, госпожа-то моя на месте оказалась! Уж как я обрадовалась, не передать. Я потом шепотом у нее повыспрашивала немножко, что приключилось. Оказывается, оправдали ее, сам господин Исоноками заступился. Сказал, совсем не то людей убивало, что госпожа моя вызывала. То-то она довольная была, хоть и бледная, что господин главный оммёдзи ее в беде не оставил… Ну да, знаю я, знаю. Ишь, умный какой — если ты все в хрониках читал, зачем просишь рассказывать, как все было?
Ну, то-то же. Так вот, что я говорила? Бледная была моя госпожа, потому что приболела она сильно после всего этого. А меня-то и рядом не было, стыд какой! Но как я пришла, ее уже вылечили, самого господина Абэ-но Сеймея вызывали.
И пошли вроде бы дела как обычно… Я в покоях сидела, слушала, а то еще с письмами бегала; госпожа младшая императрица к батюшке своему ходила — она у него дела вела, и фрейлин разных с собой брала. Вот тогда-то я и заметила, что моя госпожа на Юси-сан сердита. Я ее и спросила, мол, что такое? Тут я и узнала, как все вышло — оказывается, это Юси-сан-то тогда письмо господину Ходзё послала, про призрака сообщить, которого моя госпожа вызвала. И говорила моя госпожа, что Юси-сан хотела ее почтенного брата шантажировать тем самым за нанесенную ей обиду…
А Юси-сан, конечно, другое говорила. Нет, не спрашивала я у нее, как можно? А только переживала она сильно, когда в покоях одна сидела, вот как-то так и… рассказалось. Она все господина Ходзё ругала, как и с утра — мол, уж до чего дурной человек, недобрый, и обо всех по себе судит. Она-то, говорила, как рассудила? История эта с призраком все равно известна станет, вот она и решила Ходзё-си предупредить, чтобы он разобрался, выручил сестру по-семейному. А он, мол, сам бы на месте Юси-сан непременно после левому министру бы еще доложил — поэтому он и решил, что Юси-сан тоже так поступит, и доложил о сестре левому министру, чтоб только карьеру свою уберечь…
Нет, не знаю я, как оно на самом деле было. Я письмо то, может, и носила, но грамоте я не учена, а тогда еще меньше знала, чем теперь. Да и кто я такая, важных господ и дам судить? А только жалко мне было Юси-сан. Госпожа-то моя тогда счастливая была, все у нее вышло к лучшему, хоть и ненадолго, а Юси-сан осталась обиженная…
Но скоро и у нее дела исправились, впрочем — стала она с младшим господином Ходзё письмами обмениваться, с оммёдзи. И вся такая довольная стала… Дамы ее спрашивали про письма, а она отговаривалась, мол, по делу. И улыбалась.
Так что стало к вечеру совсем все хорошо. И на брата своего госпожа не сердилась, я ее спросила. А с ним вот какая история потом вышла, с братом госпожи. Стою я, жду письма — мне одна дама сказала, что письмо сейчас вынесет. А тут проходит мимо господин Ходзё и говорит, если ты ничем не занята, Цубамэ, пойдем со мной, у меня для тебя поручение. Ну я как рассудила? Дамы этой пока нет, да, может, я еще и вернуться успею, а брату госпожи отказывать нехорошо.
Пошла я с ним; а он мне говорит — хочу письмо написать, а ты отнесешь. Садится и пишет, а сам веселый такой. Я, говорит, Цубамэ, раньше души не имел, а теперь душу обрел и сразу же влюбился. Я прямо обомлела вся — как же такое быть может? Без души человек не живет… Наверное, решила я, на нем заклятие какое было, а мико его сняли, когда во дворец приходили.
Или вовсе шутил господин дайнагон… Писал и все приговаривал — я, мол, старый бюрократ и не знаю слов любви. А ему тогда еще и тридцати не было, какой же это старый? Я осмелела немножко и говорю — мол, а не про вас ли говорят, господин дайнагон, что вы стихи как отчеты пишете? А он и кивает — про меня, мол, про меня.
Кому он письмо писал? А я не сказала? Госпоже Химико, фрейлине из наших покоев, той, что сестра младшей императрицы. Да, вот так оно и вышло. Дописал он письмо, дает мне, а я, раз уж так, и спрашиваю — мол, а что ж денежку не даете, а еще дайнагон? Ну да, знаю, невежливо, еще как. Но у него и правда настроение было хорошее. Пойдем, говорит, со мной, дам тебе денег, и заодно подарок для госпожи Химико, у меня как раз приготовлен.
И ведь целую связку мне дал! Щедрый какой оказался — впрочем, госпожа тоже щедрая была… Ну, отнесла я его письмо и веер в подарок госпоже Химико. Она все смеялась, когда я ей вручала это, но вроде бы довольная была.
Так-то вот, хороший вышел вечер, особенно если вспомнить, что потом было… Ну да и этот вечер не для всех вышел хороший. Видно, господина Татибана-но Томомаса не одна я дурными словами поминала, потому что вышло так: я как раз в городе была, и возвращалась обратно к дворцовым воротам, и вдруг слышу крик. Я туда, бежать, смотрю, люди собрались, а на обочине господин Томомаса сидит. Я поближе-то подходить поостереглась, а у людей спросила — мол, что такое деется? Мне и сказали — на господина Томомасу-де вагина дентата напала. Про такую нечисть я и не слышала никогда, спрашиваю, что такое? А мне и объяснили. Это оказалась такая тварь, что у мужчин причинное место начисто отгрызает… Да не дергай ногами так сильно, писец, совсем бумагу забрызгаешь да замажешь.
Да-да, она ему и отгрызла. Нечисти вообще в городе порядочно водилось. В тот же вечер я еще как-то крик услышала — мол, человека убивают. Побежала посмотреть, вижу, ведут господина Маюри, музыканта городского, и ведут его все сплошь мико, а с ним господин Ходзё-младший. И господин Маюри говорит так возмущенно, что это-де его бродячая мико оговорила. Ну, думаю, дело тут нечисто — это ж он про О-Ками-сан говорит. О-Ками-сан никого бы оговаривать зазря не стала, она свое дело знает… И точно, так потом и оказалось — нежить был господин Маюри, и у людей души воровал. Теперь такие страсти редко и услышишь когда…
Ну а господина Томомасу лечиться увели. Я побежала, госпоже рассказала. Она повеселилась-то — не нравился ей господин Томомаса, совсем не нравился. А потом, позже, через несколько часов, куда-то я опять в город ходила — кажется, к господину судье Тайра, это его усадьба стояла недалеко от того места, где турниры лучные проводились. И смотрю, едет мне навстречу та дама, что замужем за племянником господина Томомасы была. И говорит — мол, выручи, Цубамэ. У нас, говорит, беда такая, господина Томомасу убили, главу нашего. Так ты, говорит, сбегай к лучникам, скажи всем мужчинам Татибана, чтоб возвращались и с ней поговорили.
Я сказала, так и сделаю, конечно, а как он умер-то, госпожа, что случилось? Она мне и рассказывает — кицунэ ему встретилась. Выходил он от лекаря, его люди видели, и тут кицунэ его увела, и даже тело его найти не могли…
Ну, я позвала лучников, а сама думаю, хорошо, похоже, его вылечили, иначе зачем он кицунэ понадобился? Про ту кицунэ слухи ходили — говорили, видели ее с господином Минамото-но Райко в кустах у дороги на дворец… Да нет, господин Минамото жив-здоров остался, что ж ты сам не знаешь, коли такой умный. Ему-то ничего не сделалось, все едино, что госпоже Нидзё письма писать да через занавески разговаривать, что с кицунэ в кусты ходить.
Я, конечно, побежала все госпоже рассказать, только тут меня разочарование постигло. Дамы уже знали все — госпожа Химико сама лично все это видела, и всем рассказала. Я даже расстроилась, признаюсь — такая новость, а удивить не вышло.
Ну да с господином Татибана дальше еще удивительнее вышло, на самом деле. Вечером в покоях императриц должен был состояться поэтический турнир — не такой торжественный, как в Танабату, а для развлечения дам. И сам император обещал зайти! Ну, мы, конечно, готовились, старались, а тем временем в городе еще один турнир был. Я слышала, дамы старшей императрицы туда собирались съездить — наши-то нет, наши остались, не до того им было.
Так вот; пробегаю я по дворцу, куда-то уж по делам я ходила, не помню куда, как вдруг останавливает меня сам господин левый министр. И говорит он мне, мол, в городе, где-то вон в той стороне, турнир, уж не знаю где точно. Сходи, говорит, туда, найди господина Татибана-но Томомаса и передай, чтоб он немедленно ко мне явился — дело жизни и смерти.
Я, признаюсь, чуть дара речи не лишилась. Не мое это дело, с министрами спорить, а только не удержалась я, сказала «Так он же помер!».
Господин министр как зыркнул на меня, и говорит — нечего слухи разносить, иди и передай, что я сказал.
Ну что делать — побежала я. И страшно мне было, и непонятно. Стала у людей спрашивать, где турнир — а мне и говорят, мол, в банях. Видно, у меня такое лицо сделалось, что тот человек, который мне направление указал, стал объяснять — ничего-де в этом нет такого, да в банях отдельный павильон для таких дел.
Пошла я искать те бани. Я там и не была никогда, недосуг было — так, во дворце было где служанкам помыться. А про эти, городские бани говорили, что там ночью нехорошие дела творятся, да нечисть лютует. А дело уже к вечеру клонилось…
Почти добежала я, и тут навстречу мне вышел господин Инури, что в город иногда заходил. Что, говорит, там за крик? Мы слышали, кто-то кричал со стороны города. А я только головой помотала — я и не слышала крика-то никакого.
Ну, нашла я тот павильон. Народу там было ужас как много, и внутри, и у входа сидели. Заглядываю я внутрь — и точно, сидит господин Томомаса, и выглядит совсем как живой. Я и говорю — мол, господин левый министр велел вам явиться. А он мне, мрачно так: «Не пойду». Я ему говорю: он-де велел сказать, это дело жизни и смерти. А господин Томомаса улыбнулся так слегка, нехорошо улыбнулся, и сказал — поздно. Он уже надо мной не властен, так ему и передай.
Что делать? Побежала я обратно. Струхнула, признаюсь, как бы мне от господина левого министра не досталось. Сначала я с ним спорю, а теперь такие вести приношу. И что бы это все значило? Я ведь, как увидела его в бане, сначала подумала, может, напутали что, а он просто в отставку ушел? А как он такое сказал… ну нет, тут все равно, думаю, что-то не так.
А потом мне объяснили, что неживой он уже был в бане, потому и сказал, что господин левый министр над ним не властен. А что на турнир пришел… Ну, видно, так уж ему хотелось побывать на том турнире — кто их знает, важных господ.
Так вот, прибежала я, нашла господина левого министра и все это ему изложила. Он и сам в ошеломление от таких вестей впал, истинная правда! Потом сказал мне, мол, иди, с этим я сам потом разберусь. Ну я и пошла обратно к госпоже, а разобрался ли он, не знаю. С нежитью, говорят, со всей разобрались, когда столицу переносили…
Госпоже моей, по-моему, дурные вести про господина Татибану еще чем интересны были? Тот господин мало того, что военным ведомством заведовал, он еще у господина левого министра первым дайнагоном был, а как он удалился, так для почтенного брата госпожи, что вторым дайнагоном был, стало можно продвинуться по службе.
Ну да ладно, не мое это дело, о таких вещах судить. Я лучше расскажу про турнир поэтический. Там-то не-о-фи-ци-ально было, так что я и осталась посидеть посмотреть за той же сёдзи, где обычно сидела. Мне даже угощения досталось попробовать, что для турнира приготовили.
Для прихода императора, конечно, все было наилучшим образом устроено. Перегородки между покоями убрали, и решено было, что дамы сядут в покоях младшей и старшей императриц, а покои великой императрицы, что в центре были, оставят для императора и императриц.
Ну, наконец, все приготовили и начали — император-то прислал весточку, что задерживается, и чтоб без него начали. Дамы долго спорили, на какую тему стихи сочинять, и решили в рэнга играть. Только получилось, что в основном игра шла между моей госпожой и одной из фрейлин старшей императрицы, уж не упомню, которой. Очень моя госпожа хорошо стихи сочиняла…
А император пришел-таки, и я его совсем рядом слышала и даже немножко видела, из-за ширмы-то. Очень величественный у нас тогда император был, прямо сразу так и чувствовалось, в чьем присутствии находишься… Но вел он себя очень любезно и с императрицами даже ласково… Правда, пробыл совсем недолго. Зато принц остался. Я не говорила, что еще принц-наследник пришел? А был он там, был, за ширмой сидел.
Когда он ушел, дамы дальше пустились стихи сочинять. Тут уже в рэнга играть надоело, стали темы придумывать, развеселились. А потом вот что случилось: пришел Мансайраку, танцор, и сказал из-за ширмы — мол, он со стражником у ворот поспорил, тот сказал, что сможет написать стихотворение, которым очарует дам — а вернее одну особенную даму. И можно ли, мол, стражнику будет его прочитать?
Дамы тут развеселились изрядно, и госпожа великая императрица сказала — пусть пишет, а Мансайраку потом пусть зачитает те стихи. Все посмеивались, обсуждали, какие стихи может написать стражник, сами сочиняли, пока, наконец, не пришел обратно Мансайраку со стихами. Зачитал он их; стихи были, скажу тебе, писец, странные и не очень понятные, не такие, как дамы наши на турнирах сочиняли. Те хоть и возвышенные, а все равно на песни обычные немножко похожи — а то и не было похоже, по-моему, совсем, хоть и длинное. Но я послушала, что дамы говорили, и поняла, что не такое оно плохое было, как они ждали, а все из себя ученое и китайское. Но все равно принялись они ответы сочинять, шуточного свойства — мол, пока стражник сочинял стихи, во дворец пробежал незамеченным медведь… Два ответа они ему сочинили, один из них принцев, и с Мансайраку передали.
Да только вот замечать стали, что все смеются, про стражниковы стихи вспоминая, а вот госпожа великая императрица не смеется, а все вздыхает и краснеет — ну очень чудные дела, и совсем на нее не похоже. Дамы похихикали и на этот счет немножко, дурного-то в этом ничего не было… Что это такое было? Ах да, потом-то выяснилось — зачаровал стражник госпожу великую императрицу, как есть зачаровал. Только он потом устыдился своих дел и к просветлению устремился. Странно… и непонятно, зачем он ее зачаровывать-то взялся, на что надеялся.
Ну да ладно, в этом всем ничего дурного не было; веселье и веселье. Вообще вечер того дня, после всех неприятностей, хороший удался. А после турнира стали все расходиться. У госпожи моей еще потом планы были… да что уж там, скажу, давно дело было: пригласил ее к себе господин Исоноками. Уж какая она радостная была… вспомнить больно. И сказала она мне, мол, ты меня проводи до усадьбы господина Исоноками, а потом можешь быть на сегодня свободна.
И так и случилось. Проводила я ее, поужинала на кухне и пошла спать в самые дальние покои на отшибе, где для меня место нашли — я ж тогда совсем недавно там служила. А я устала за день — как легла, так и уснула, и проспала всю ночь крепко-крепко. И ничего не слышала.
Теперь осталось только воскресенье...