Ему четырнадцать лет, и за команду теперь — пока — отвечает он. За команду и за кохая с буйством боя в крови и алыми искрами в глазах. (Сеичи просто потрепал бы Акаю по волосам, наверное. Но он не Сеичи.)
А он ждет. Он даже знает, чего именно ждет: нового поединка. Нового вызова — настоящего, не оскорбленно-детского «Я вам всем докажу». Но не сейчас — и ему временами мучительно жаль, что время Акаи еще не пришло. (Акая говорит, что ненавидит его. Сильнее всего — посередине утренней тренировки, сразу после упражнений на выносливость, а слабее всего — в зале компьютерных игр, когда выигрывает у него третье сражение подряд).
Он знает, что делать с соперником, и знает, что делать с ребенком, порученным его заботе — но Акая так редко бывает только первым или только вторым. Акая не дает ему идти простыми путями, и это, кажется, хорошо — только вот в последние месяцы ему нигде не найти отдыха. (Сеичи спит в больничной палате. Акая яростно отбивает крученую подачу. Ренджи смотрит так, что кажется — он вот-вот приоткроет глаза).
Он сам когда-то был таким: память при нужде возвращает полузабытые всплески эмоций — гнев, восторг, обида. Он знает, как это перерасти, куда двигаться, но не ему выбирать пути для Акаи. (Часы посещений в больнице — с двух до шести).
Ему — пока только ждать. (И расти.)