Свербит. И свербит чем дальше, тем хуже, так что уже терпеть невозможно. Свербит от интонации, от акцента, от ухмылки — такой, будто он знает о тебе что-то грязное, от походочки. Свербит так, что однажды срываешься, одним резким движением прижимаешь к стенке, толком не зная, что собираешься сделать. В голове сразу две мысли: «Для Кучики неуместно…» и «Об такого Сенбонзакуру…».

И вовремя замечаешь внезапный блеск в вечно прикрытых глазах. Довольный блеск. Победительный. Такой, что вдруг понимаешь: тебя ловят на удочку. Да нет, уже поймали. Не просто заставили обратить внимание — а еще и обратить его ровно в такой форме и в такой момент, в какой ему захотелось. Это уважение, любовь или преданность можно заслужить и нельзя рассчитать. Он, похоже, потому и обходится раздражением, злобой, ненавистью: вот их, оказывается, отмерить не так и сложно.

Отпускаешь его, отходишь на шаг и смотришь, как расползается вширь улыбка. Кажется, что ее тоже отмеривают — вот так недостаточно широко, чтобы у тебя заныли мышцы лица, а вот так уже в самый раз. Очень хочется вымыть руки, но нельзя: это еще один рывок удочки.

* * *

Когда-то в детстве попавший в волосы репейник так и не удалось выпутать. Много дней подряд неровная линия волос напоминала о собственной неаккуратности. Потом отросло.