[AnotherLady]

Поразившая меня история из мемуаров С. В. Житомирской - я слышала, что агитаторам многие в коммуналках высказывали возмущение, но чтоб настолько...

"Одним из сильных впечатлений тех лет были и выборы в Верховный Совет СССР в 1950 году. Во время этой кампании я заведовала агитпунктом в нашем микрорайоне (улица Фрунзе, то есть Знаменка, все выходящие на нее переулки — если идти по ней к Арбатской площади, то направо до Воздвиженки, тогда улицы Коминтерна, и налево до Музея изобразительных искусств, и все дома, шедшие вдоль Александровского сада по Манежной). Незавидное это было амплуа: именно на нас, агитаторов, обрушивались все жалобы на чудовищные условия жизни, все угрозы не пойти голосовать, если не будут приняты те или иные меры. А за явку избирателей мы несли непосредственную и нешуточную ответственность (слава богу, хоть не отвечали за их выбор при голосовании — это уж было дело избирательной комиссии; впрочем, слово «выбор» здесь вообще не совсем уместно, кандидат-то был везде один, но на самом деле выбор как бы имелся, ведь можно было проголосовать против него, хотя это вряд ли стало бы явным — на то и комиссии).
Как ни ясно мы представляли себе реальный уровень жизни наших людей (в столице!) через пять лет после окончания войны, но опыт работы в агитпункте все-таки поразил всех нас. Необходимость самим обойти все находившиеся на нашем попечении дома — не где-нибудь в пострадавшей в ходе военных действий глубинке, а в самом центре столицы, прямо напротив Кремля, — развернула перед нами картину нечеловеческих условий существования. Особенно врезались в память два посещения — собственно, одно посещение и один скандал.

Дом находился как раз рядом с тем, на котором висела (возможно, и теперь висит) мемориальная доска, извещающая прохожих о том, что здесь жила женщина, замечательная лишь тем, что была сестрой Ленина. Дом вполне комфортабельный. А в том, что рядом, — длиннейшие, узкие коридоры вдоль каждого этажа и выходящие в них каморки — вероятно, когда-то была гостиница, а номера потом перегородили, разделив на части. Каждая из каморок теперь переполнена жильцами, размножившимися и не расселенными семьями. Осыпающаяся штукатурка, убожество быта, выставленный в коридор из-за тесноты в комнатах старый хлам. В одном конце коридора общая кухня с двумя десятками коптящих керосинок, в другом — один на все каморки туалет. Попытки соблюдать в нем гигиену давно оставлены, и только привыкшее к этому население коридора могло там вообще дышать. Можно представить себе, как нас встречают в этом коридоре, какой крик стоит все время, пока мы там, как нас ненавидят и угрожают не прийти на избирательный участок, если им не дадут каких-то гарантий расселения. Но мы знаем, что отчаявшиеся люди только выпускают пар, а осуществить свои угрозы побоятся, как побоятся и проголосовать против кандидата.

Я так и не знаю, как мухлевала избирательная комиссия, чтобы получить свои 99,9%, означавшие единодушное одобрение деятельности партии и правительства. Но вполне допускаю, что ей даже не было нужды этим заниматься: достаточно вспомнить упорные слухи о технических возможностях наблюдения за каждым движением руки избирателя в кабине для голосования, чтобы понять, как ничтожно мало могло быть протестное голосование под гнетом прочно внедренного в сознание страха.

Но все-таки с одним таким случаем я тогда столкнулась — это как раз и было во втором запомнившемся мне доме. Он стоял на Знаменке, и когда мы в домоуправлении составляли списки жильцов, там значилась некая многодетная семья, как бы занимавшая отдельную квартиру. Однако мы никак не могли найти эту квартиру. Пришлось вернуться в домоуправление за объяснениями.
«А, это которые в погребе!» — вспомнила в конце концов паспортистка. Они действительно жили в погребе — именно в погребе, а не в подвальном этаже, как мы сначала поняли ее. Из какого-то места у черного хода открывался люк, под крышкой обнаруживались ступеньки вниз, а в темном помещении с наклонным потолком, так что у нижнего конца наклона мог стоять в рост только маленький ребенок, жила семья с несколькими детьми. Вот эти люди уже ничего не боялись. Они твердо заявили, что не только не собираются голосовать, но в день выборов устроят такую демонстрацию своего положения, что всем властям худо будет. Непонятно было, как поступить. Страшно все: и подставить их под удар, и пустить дело на самотек — мало ли что они задумали! Кончилось тем, что я поехала к какой-то райисполкомовской чиновнице, она вернулась со мной в погреб, тоже ужаснулась и заверила их, что из самого тайного резерва даст им ордер на комнату. Они мрачно требовали, чтобы ордер привезли им до выборов, и чиновница поклялась, что сама лично его доставит. Я успокоилась и выбросила дело из головы. И зря.

В самый день голосования, когда я уже занималась учетом явившихся, выяснением недоразумений, доставкой урн больным, меня вдруг вызвали к телефону. Звонила еще одна дама, на сей раз райкомовская, отвечавшая в этот день за организацию работы.

— Немедленно найдите способ без шума прекратить демонстрацию, устроенную вашими подземными жителями! — кричала она в трубку. — Они устроили сидячий пикет, прервав движение на улице Фрунзе!

Голосование шло в помещении школы на улице Маркса и Энгельса, то есть в пяти минутах ходьбы от злополучного дома. Я бросилась туда. Вся семья — отец, мать, бабка и дети — сидела на мостовой поперек улицы Фрунзе. Машин там уже не было: видимо, милиция направляла их с Арбатской площади другим путем. Милиционеры не оттаскивали сидящих: очевидно, на этот день были даны какие-то строгие антинасильственные инструкции.

На меня сидевшие сразу заорали все вместе — их, конечно, обманули и никакого ордера не дали!

Я попросила милиционеров не трогать их еще несколько времени и бросилась в находившийся рядом Институт государства и права, чтобы позвонить.

— Ордер! — кричала я той же райкомовской даме.

— Сейчас будет! — кричала она в ответ.

Позвонив, я не решилась вернуться к пикету на улицу Фрунзе одна, а сбегала все-таки на избирательный участок и пришла обратно в сопровождении дежурившего там у нас райкомщика.

— Ордер уже везут вам, — сказал он пикетчикам. — Я побуду с вами, пока его не доставят.

С тем я и ушла и конца не видела. Теперь мне все это кажется странным сном, но дело было именно так. Почему их просто не поволокли в кутузку? Наказали ли ту чиновницу, которая, не выполнив своего обещания, стала причиной скандала в центре города в торжественный день? Но ордер действительно дали, это я на другой день проверила."