Zofia

Выйдя из товарного вагона
в азиатской дальней стороне,
полька моисеева закона
написала «Zofia» на стене.

Я увидел синагоги Львова,
долгополых сюртуков квартал...
Азия в дожде была лилова,
дождик «Zofia, Zofia» лопотал.

Площадь вся под тучами лежала,
улыбалась, плакала во сне,
хлеб жевала, вшей в арык бросала
и читала «Zofia» на стене.

Николай Ушаков,
1943, Ташкент

@темы: поэтическое настроение

---

Погоды стоят странные, но не без приятности

Помню, был разговор о том, что такое финские сани. Так это вот что:

@темы: фотографии

---

Заходил к нам сегодня знакомый, большой кошатник. Конечно, пошел знакомиться с Юки, очень напористо, но очень аккуратно. На морде и всей личности Юки было написано совершенно бесценное выражение - "Надо бы возмутиться таким нахальством, но гладят же как-то все недосуг...".

Тем временем на Новый год мне досталось аж два альбома на магнитной пленке, как я хотела для открыток - и сегодня я наконец один из них освоила. Как раз хватило места для всех моих открыток японской тематики, и немножко впрок осталось. ... теперь надо бы решить, какой тематике уделить второй альбом. Что из своей коллекции я больше всего хочу упорядочить? Что туда влезет целиком? Не-японской Азии, наверное, маловато будет - даже если с Америкой; может, Англию? Надо посчитать все заранее...

@темы: мяу, открытки, смешная штука жизнь

---

Я очень мелочная личность)

Объявили основные роли на "Нобунагу" труппы Луна, а меня больше всего продолжает волновать вопрос усов. Ну они же обойдутся без усов для Нобунаги, правда? Масао совсем не идут усы! Они не могут быть так жестоки, чтобы выпускать ее на последнее шоу с усами! Даже "лысый" парик и то лучше.

А так у нас, значит, имеются Нобунага, Но-химэ, Акэти Мицухидэ и Тоетоми Хидэеси, плюс какой-то итальянский рыцарь. Рыцаря играет Тамакичи (ах, зря! Из всей этой милой компании Тамакичи больше всего идут японские костюмы!), значит, он будет играть какую-то важную роль. Он будет соблазнять Но-химэ? Он будет соблазнять Нобунагу? Он убьет Нобунагу? Он спасет Нобунагу и удалится с ним в рассвет? Он научит Нобунагу секретному боевому танцу? (ну это же рок-мюзикл)

... поживем - увидим. И посмотрим, какие роли для мусумэяку (хочу что-нибудь приличное в синко для Токи-тян. О-Ити? Но ей не особо должна пойти О-Ити...)

@темы: цветочек лиловый, любимая труппа

---

Как россиянка влюбилась в украинский язык - очень любопытная статья. И про то, как вообще человек влюбляется в чужие языки и культуры, и про то, как у нас с изучением украинского.

"... мальчик, сейчас ему лет 15-16 ... сказал, что заинтересовался украинским языком с четырех лет. Он ездил в Украину и видел там упаковки, на которых написано "Пластівці" или "Сік", и ему нравилось, что это написано на другом языке, но похожем на его родной русский" - чем-то близкая мне мотивация. Похожий-но-другой - это завораживает.

@темы: ссылки, люди, языки

---

И еще из Фрумкиной

Про политическую обстановку - от диссидентских дел до научных интриг - выбирать цитаты, конечно, сложно. И я кое-что про это читала, но все равно - фантастическая, фантастическая атмосфера... пусть она никогда не вернется.


"Мои теперешние ученики и младшие собеседники тогда как раз родились. Они встретили перестройку малыми детьми или в крайнем случае — подростками. Им трудно представить, что человек, изгнанный из института типа нашего, в особенности если он был еврей или за ним числилось нечто «политическое», практически не имел шансов вернуться к науке. При том, что количество рабочих мест для людей с филологическим образованием и так было очень мало, везде требовали еще и «чистую анкету». Спрос на уроки английского был невелик. Никаких негосударственных организаций не было и в помине. В большинстве случаев гуманитарию вообще невозможно было заработать на жизнь, не выйдя из прежней среды."

"Гром мог грянуть откуда угодно. Например, рядовой сотрудник подавал заявление на выезд. Тут же «за отсутствие бдительности» увольняли его начальника. Новый начальник на всякий случай разгонял всю прежнюю команду. На моих глазах так распадались лаборатории и отделы. Когда отдельные казусы сложились в типичную схему, стало считаться непорядочным, если люди «подавали», предварительно не увольняясь «по собственному желанию».
Главной издержкой подобных обстоятельств была эрозия человеческих отношений. Характерный для нашего общества дух нетерпимости в сочетании с неуважением к самоценной личности Другого сильно этому способствовал. Жизнь ведь сложнее не только описанной схемы, но и любой схемы вообще. То, что для одних было достаточной причиной не увольняться заранее, для других оборачивалось пренебрежением к их судьбе и праву на автономный выбор.
Иксов оказался на улице, потому что Игреков решил эмигрировать. Так Иксов впервые на своей шкуре почувствовал, что его судьбой реально может распорядиться кто угодно — в том числе Игреков, который был слишком замордован жизнью, чтобы думать о ком-либо, кроме своей семьи. Зеткинда тоже уволили. Но Иксов все же устроился в соседний институт, а Зеткинда, некогда кончившего мехмат с отличием, не брали даже в среднюю школу учителем. Теперь они не здоровались. А ведь когда-то считали себя людьми одной судьбы."

"Я ненавижу усиленно тиражируемый миф о том, что социализм сделал наших людей вялыми и не способными на инициативу, ибо они якобы привыкли надеяться на государство. Это не надежда, а полная зависимость, напоминающая состояние рядовых солдат посреди театра военных действий: прикажут — будет атака; прикажут — отступление. Можно ли сказать, что солдат надеется на генералов?
Эта зависимость пока лишь возрастает. Захотят закрыть Академию наук — закроют, захотят не выпускать за границу брюнетов — не выпустят; захотят, чтобы любая дрянная бумажка заверялась нотариусом, а не домоуправлением, — будем записываться к нотариусам за неделю и стоять часами в любую погоду во дворе конторы." ... это из письма апреля 1991 года.

---

А вот это еще из Фрумкиной - про то, как она тяжело заболела, и как именно ее лечили.

"Доктор Л. на вид был добродушным малым украинско-одесского типа. Он завел на меня историю болезни, долго и с интересом расспрашивал, когда и как все это началось, много записывал и ничего не пояснял. Позже у меня было много возможностей убедиться в том, что он был не столько добродушным, сколько равнодушным. Пока он писал, я с ужасом ждала, что он предложит мне лечь к ним в отделение. С ужасом потому, что оба они — и Я., и Л., — разительно отличались от всех врачей, с которыми мне когда-либо доводилось сталкиваться. Даже участковый врач, замученный вызовами и торопливо выписывающий на краю стола больничный лист, приходил ко мне как к больному человеку. Здесь же я сразу почувствовала себя подопытным животным. К сожалению, позже это впечатление подтвердилось. Оно едва не стоило мне жизни.
Кончилось тем, что меня отпустили домой, рекомендовав очень строгую диету. Я чувствовала, что теряю последние силы. Через некоторое время Л. выдал маме два флакона оранжевого аптечного стекла. В каждом было по 50 больших желтых таблеток. По словам Л., институт получил из Швеции новый экспериментальный препарат на испытание. Мне следовало принимать максимальную дозу — по восемь таблеток в день. К флаконам прилагалась подробная аннотация, которую я читать не стала. Юра ее внимательно изучил, но что именно там было сказано — мы не обсуждали.
Приближался долгожданный Съезд психологов. Л. сказал Юре, что я так плоха, что, если я хочу, можно меня туда возить — это ничего не изменит. Но неожиданно для меня лекарство подействовало, притом прямо-таки магически: через неделю все симптомы просто исчезли.
...
Салазопирин — так называлось мое лекарство — кончился у меня примерно тогда же, когда кончился Съезд психологов. И почти сразу же вернулась болезнь. Теперь я осознала, что это действительно конец. Я катастрофически худела и как-то тупела. Один раз я еще съездила к врачам. Л. сказал, что салазопирина у них для меня нет, но ведь я уже приняла достаточную дозу. В ответ на мой вопрос, как же быть дальше, доктор Я. повернула голову в сторону Л., который был поблизости, и капризным тоном сказала: «Миша, я не знаю, что с ней делать!» Я почувствовала, что теряю самообладание, и вышла не попрощавшись, желая лишь одного — никогда больше не видеть их обоих.
Л. солгал нам, когда сказал, что салазопирин — экспериментальный препарат. А убеждать меня в том, что я уже получила нужную дозу, было с его стороны откровенно преступно. Никто из нас сейчас не помнит, почему Юра с самого начала не поверил Л. Из прочитанной им аннотации вытекало, что были больные, принимавшие салазопирин длительными курсами — у них изредка наблюдались осложнения. Но в таком случае речь никак не могла идти об экспериментальном препарате! Быть может, это была ниточка, за которую Юра ухватился. Так или иначе, он отправился в Ленинку, чтобы попытаться узнать правду. На это не потребовалось много времени. Известнейший реферативный журнал по медицине «Excerpta Medica» сразу вывел на нужные сведения.
Салазопирин был изобретен в 1941 году в Швеции и изменил жизнь больных язвенным колитом подобно тому, как инсулин изменил жизнь больных диабетом: именно благодаря салазопирину соответствующий диагноз перестал быть смертным приговором. Но лечение салазопирином предполагало не прием нескольких десятков таблеток, а длительное и обязательно непрерывное его применение.
Доктор Л. и вправду мог не иметь в своем распоряжении нужного мне количества препарата. Но почему было не сказать нам правду? И что было бы со мной, если бы Юра не усомнился?
...
К зиме 1967 года мои коллеги из разных стран начали присылать мне салазопирин. Всякий раз это были с трудом добытые 20–30 таблеток — препарат был шведский, и получить его, например, в Болгарии было непросто. Среди моего ближайшего окружения никто за границу не ездил. Поэтому мало было достать лекарство — надо было еще найти оказию. Молодым читателям придется напомнить, что СССР тогда был еще достаточно закрытой страной. Слово «эмиграция» относилось к современникам Романа Якобсона.
Осенью 1966 года произошел эпизод, которому я в тот момент не придала особого значения. Игорь Мельчук пришел меня навестить и был поражен тем, как я исхудала. Он выставил меня на кухню, закрыл дверь и начал звонить по телефону подряд всем надежным людям. Хотя мне было достаточно скверно, все же, сидя на кухне, я давилась от смеха, потому что Игорь наивно полагал, что наши картонные двери и стены не позволяют мне его слышать. Говорил он всем примерно одно и то же «Слушай, Рита Фрумкина умирает». Кому именно он сумел дозвониться, кто обещал помочь — я не знала.
В январе 1967 года положение мое стало таково, что я все-таки начала принимать салазопирин, хотя на курс его заведомо бы не хватило. Спасение пришло неожиданно и было прямым результатом хлопот Игоря. У его приятельницы, математика Наташи Светловой, в Дании был друг по имени Пер, которому Наташа позвонила. Пер добыл салазопирин в расфасовке, предназначенной, вероятно, для больниц, — это была большая банка на 500 таблеток. Он отправился в порт и нашел судно, уходившее в Ленинград. Кто доставил лекарство из Ленинграда — я не знаю.
В один прекрасный день, уже зимой, мне позвонила Наташа. Я много слышала о ней, но не была с ней знакома. Она отвергла мое предложение прислать за лекарством Юру и привезла его сама. Небольшого роста, крепко сбитая, свежая, круглолицая, с коротко стриженными густыми каштановыми волосами, она вошла к нам энергичной походкой, легко неся огромную дорожную сумку. Помню ощущение, что прочее содержимое сумки предназначалось другим страждущим. Это была наша единственная встреча. Позже я видела Наташу только на фотографиях вместе с Солженицыным. Они не передают ее живой мимики. Зато на телеэкране видно, что время оказалось к ней благосклонно. Банку я сохранила как память."

@темы: люди, чужими словами

---

Фрумкина про "много работать"

"Я привыкла еще со школы, что много работать — это нормальное состояние. Однако как в школе, так и в университете объем работы был в основном задан извне. Вопрос о том, сколько же надо, сколько должно работать, возник, когда я стала сотрудником Института языкознания Академии наук. Наш шеф и учитель А. А. Реформатский предоставлял нам полную свободу. То, что своей работе можно было отдавать весь день, а не только вечер, как это приходилось делать многим в предшествующие годы, все мы воспринимали как подарок судьбы.
Бывали, однако, периоды, когда мне не очень ясно было, как двигаться дальше. Иногда просто хотелось взять с утра лыжи и закатиться куда-нибудь в лес. Да и вообще мне хотелось много разного: бродить по городу, когда цветут липы, праздновать масленицу, научиться печь пироги, читать романы по-английски и книги о постимпрессионизме по-французски. Всему этому я время от времени предавалась. Само собой, у меня была семья и соответствующие обязанности. Однако, если я по нескольку дней подряд не работала, то возникало какое-то странное ощущение провалов во времени и неясная досада.
Откуда-то явилось решение: садиться ежедневно за письменный стол в десять утра и сидеть до двух, вне зависимости от того, «получается» или нет. Если совершенно ничего не удавалось, я читала научную классику. В два часа я вставала из-за стола «с сознанием исполненного долга». Разумеется, я забывала о времени, если работа шла. К сожалению, хорошим здоровьем я не отличалась и если писала, то четыре машинописные страницы были пределом моих физических возможностей. Так прошло несколько лет, в течение которых я защитила кандидатскую диссертацию, написала книгу и несколько больших статей. Оказалось, что четыре-пять часов каждое утро без выходных — это не так уж и мало.
Весной 1964 года в Москву из Стокгольма приехал мой знакомый Ларс Эрнстер, биохимик с мировым именем. Ему тогда было сорок четыре года. В одну из наших встреч он поинтересовался моей зарплатой и был поражен ее мизерностью. Я же спросила его, что он любит читать, и, в свою очередь, была поражена ответом. «Знаете, — сказал он, — после четырнадцати часов за микроскопом…» Оказалось, что это его норма и что даже в воскресенье он часто заезжает в свою лабораторию. А сколько я работаю? Услышав, что часа четыре-пять, но тоже без выходных, он ответил мне репликой, которую я запомнила буквально: «Да вы даже своей грошовой зарплаты не заслуживаете!» Зарплата, конечно, была ни при чем. Просто моему собеседнику сама ситуация показалась абсурдной: если молодая женщина работает так мало, то ее место вовсе не в науке. В таком случае, зачем же себя мучить?
Но я отнюдь не мучила себя. Напротив того, я испытывала от своих занятий совершенно непосредственное удовольствие!
Следующая наша встреча произошла через 26 лет в его доме в Стокгольме. Я сказала: «Ну, теперь я тоже… правда, не четырнадцать, но иногда десять». А он ответил: «Ты извини, я должен после ужина хотя бы часов до трех (ночи — Р. Ф.) поработать». Мой друг был экспериментатором. Поэтому для него так же необходимо и естественно было работать 14 часов, как для меня в свое время — пять. Эксперимент не может идти быстрее, чем это позволяет природа вещей. Так что когда и я стала экспериментатором, то оказалось, что сколько ни работай — все мало. Те же, кто не связан с экспериментальными процедурами, обычно работают меньше — если, разумеется, учитывать лишь время, проведенное за письменным столом."

@темы: книги, люди, чужими словами

---

Еще немного Фрумкиной

"Впервые почувствовать, что значит быть евреем, мне пришлось во дворе. Мой друг Данька (о нем я скажу ниже) носил литовскую фамилию. Но в глазах уральских мальчишек он обладал классической еврейской внешностью: очень смуглый, черноглазый, кудрявый. Может быть, еще важнее было то, что в 1942 году он еще донашивал свою «заграничную» курточку. Так или иначе, его не просто обозвали «жиденком», но всадили ему под лопатку финку. К счастью, он был в довольно толстом зимнем пальто, так что рана оказалась скорее порезом. Следующей известной мне жертвой был мой одноклассник Юзефович — тихий полноватый мальчик, который тоже «получил финку». Я рассказала маме, мама была в ужасе, но что она могла сделать? Ведь мы с ней почти не виделись."

(Москва, учеба в «привилегированной» 175 школе) “В том же зале произошло мое «открытие музыки». Случилось это благодаря моей подруге Нуннэ Хачатурян.
Начиная с восьмого класса, Нуннэ училась в одном классе со мной и одновременно — в Центральной музыкальной школе. Она часто бывала у нас дома и любила играть на нашем фортепиано. До какого-то момента для меня это были не самые важные моменты в нашем общении. Однажды, перед началом какого-то ответственного вечера, я была занята в зале не помню уж, чем именно, а Нуннэ сидела на сцене за роялем и «разыгрывалась». Вдруг раздались какие-то совершенно невероятные, божественные аккорды. У меня, что называется, отверзлись уши. Я бросилась на сцену с криком: «Что это? Что это такое?» Нуннэ безмятежно ответила, что это Первый концерт Чайковского.
Эта история доставила особую радость моему отцу. Он все ждал и верил, что серьезная музыка мне откроется когда-нибудь. С тех пор как меня впервые посадили за инструмент, прошло десять лет. Папа был терпеливым человеком.”

“Математика, точнее — геометрия, мне тоже давалась не очень легко. Как правило, однако, я сидела над задачей, пока задача не решалась. Это было вызвано не азартом, а чувством дискомфорта от непонимания. В нашем классе была принята одна любопытная процедура. Ни о чем подобном я не слышала от других школьников. До начала урока выяснялось, много ли народу не сумело справиться с заданием. Если не решили всего два-три человека, надо было попытаться успеть объяснить задачу у доски. Эта роль обычно доставалась мне — не потому, что я была сильна в математике и в физике, а потому, что если я решала задачу, то умела объяснить. Но когда с нерешенными задачами приходила большая часть класса, можно было встать и сказать: «Юлий Осипович, мы сегодня не решили». Это делала я, как сильная ученица, или Таня Э., как староста класса и безусловно «первая» ученица.
В этом случае опрос отменялся. Учителем математики был Юлий Осипович Гурвиц, многолетний декан физмата в одном из московских педвузов. Он вставал в проходе между рядами и, выпрастывая безупречные крахмальные манжеты из рукавов пиджака, начинал объяснять буквально «на пальцах».
Когда я уже в университете рассказывала, что в нашем классе было «не принято» списывать и подсказывать, не говоря уже о шпаргалках, мне, как правило, не верили. Это, однако, было именно так — просто ни в том, ни в другом не было резона.”

“Сегодняшний читатель едва ли может представить себе филологическую среду тех лет. Рядовой филолог — это преподаватель университета или педвуза. Вначале он пережил серию проработочных кампаний конца 40-х годов, требовавших признать Марра пророком и постоянно поливать грязью замечательных ученых, работы которых в действительности и составляли тогдашнюю — а во многом и сегодняшнюю — лингвистику и филологию.
Затем, после выхода в 1950 году работ Сталина по языкознанию, следовало публично отречься от одного кумира и с особым усердием начать поклоняться другому. Н.С. Поспелов, известный русист, к которому мы в июне 1950-го явились сдавать зачет, встретил нас с газетой «Правда» в руке и сказал, вздыхая: «Идите-ка вы все домой, голубушки. Я не знаю, о чем вас теперь спрашивать».”

“Своим открытием живописи я обязана Алику Д. Алик учился в университете и был курсом моложе. Жил он тоже на улице Горького, в доме напротив, поэтому мы часто виделись. Своей комнаты ни у кого из нас не было, и мы бродили по городу, чтобы поболтать. Алик собирал альбомы и репродукции, и у него уже тогда был развитой художественный вкус. Я же, будучи воспитана на «передвижниках», не умела смотреть. При этом я остро чувствовала, что ко всему этому зачарованному миру нужен какой-то ключик, которым я не обладаю. Алику я обязана открытием живописи и вообще пластических искусств как мира иноприродного и живущего по своим законам.
Произошло это, как и с моим открытием музыки, рывком, на юбилейной выставке Серова в Третьяковке. Мы стояли перед известным портретом балерины Тмара. Что мне говорил Алик — я не помню. Однако портрет как-то неожиданно задышал, зажил своей жизнью и стал смотреть на нас из рамы. Запомнился мне наш разговор у «Девочки с персиками». У меня тогда были весьма примитивные представления о женской красоте, в которые не укладывалась ни «Девушка, освещенная солнцем», ни растрепка и непоседа Вера Мамонтова. Желание понять, что же в этих полотнах находят другие, было, однако же, очень настойчивым. Подобная настойчивость вообще была в моем характере. Я не была любознательной в широком смысле: никак нельзя сказать, что я интересовалась многим. Но непонимание как таковое я просто плохо переносила.
Я спросила Алика, что же я должна почувствовать, созерцая девочку с персиками — девочка вовсе не кажется мне хорошенькой, но ведь зачем-то написал ее Серов именно вот так, за столом, с растрепанными черными прядками? «Понимаешь, — сказал мой друг, — ты должна просто захотеть сесть рядом с ней за этот стол, ощутить эту накрахмаленную скатерть, взять нож и разрезать персик».
… Алик подарил мне умение понимать пейзаж. Казалось бы, что нового можно найти в картине Левитана «Осенний день в Сокольниках»? Эта работа висела тогда в каком-то маленьком зале Третьяковки. Алик поставил меня под углом к картине и сказал примерно следующее: «Смотри в глубь аллеи. Входи. Иди дальше. Женская фигура будет удаляться — иди вслед за ней».”
(очень мне близко нетерпеливо-раздраженное отношение к собственному непониманию)

“В. И. Борковский, у которого я все-таки позже работала и, более того, сохранила о нем самые добрые воспоминания, был антисемитом. О своей первой встрече с Борковским любила рассказывать Надежда Петровна. Ко времени, к которому относится мой рассказ, она разошлась с мужем, крупным ученым-антропологом Г. Ф. Дебецем. Это обстоятельство побудило ее покинуть библиотеку Института этнографии. Когда она пришла представиться Борковскому, тот посмотрел ее анкету и, просияв, воскликнул: «Как приятно познакомиться с истинно русским человеком!» Надежда Петровна едва не расхохоталась ему в лицо. Дело в том, что отец ее был священником, в терминах анкеты — «служителем культа». Для его дочерей это означало ни более ни менее, как «лишенство», т. е. определенное поражение в правах. В частности, они не могли поступать в высшие учебные заведения непосредственно после завершения среднего образования. И вдруг — на шестом десятке лет жизни — кто-то счел это происхождение преимуществом.”

“Работа моя в библиотеке по напряженности напоминала конвейер. Каждое утро на мой стол попадала стопка новых иностранных книг и журналов. Из них я должна была отобрать все, что касалось лингвистики. Далее отобранные книги, статьи, рецензии и прочее следовало распределить по рубрикам. Если из заглавия неясно было, о чем идет речь, то я должна была написать краткую аннотацию.
Здесь и обнаружилось, что диплом филфака образца 1955 года не дал мне профессиональной лингвистической подготовки.
Начать с того, что я имела весьма смутные представления о том, из каких разделов вообще состоит лингвистика. Ведь одно дело — понимать, что есть сравнительно-историческое языкознание, и совсем другое — сообразить, куда конкретно отнести поток статей об особенностях кумранских свитков.
Я ничего не знала и об источниках, с которыми мне приходилось иметь дело, поскольку нам не читали источниковедения (замечу, что будущим лингвистам его и сейчас не читают). Поэтому для меня все специальные журналы долго были как бы на одно лицо. И, разумеется, я была в полной растерянности, когда нужно было уточнить имя, дату или термин: я не знала, куда в каждом отдельном случае следует смотреть. …
Два года в библиотеке, по существу, и были настоящим приобщением к профессии лингвиста.”

@темы: книги, люди, чужими словами

---

Ревекка Фрумкина, "О нас - наискосок"

"Мама была врач, и, как я убедилась, когда повзрослела, врач одаренный. Но она любила именно строить. Еще до войны она построила в Москве образцовый роддом, образцовую районную эпидемиологическую станцию, оборудовала лучшую по тем временам диагностическую лабораторию. Она же полностью обустроила известную поликлинику имени Дзержинского, которая долго называлась поликлиникой Наркомтяжпрома. Там недавно стояла — а может быть, еще и сейчас стоит — знаменитая мебель по эскизам Баухауза, заказанная мамой по личному решению Орджоникидзе в Германии в середине 30-х годов.
После войны она оборудовала один из лучших корпусов Боткинской больницы, еще какую-то районную эпидемиологическую станцию, а потом и огромный комплекс центральной городской. И все ей было мало. Так она доработала до восьмидесяти лет. Строители и тогдашнее руководство города отметили ее юбилей — а через пять недель она сгорела от острого лейкоза. Когда ее хоронили, то к изголовью гроба подошел кто-то из прорабов, поклонился в пояс и сказал: «Мы достроим тебе четвертый корпус, Нина Борисовна»."

"Году в 1913-м отец на некоторое время приехал из Варшавы в Москву и отправился в трактир пообедать. Судя по фотографии, он был тогда худощавым молодым человеком. Посмотрев меню, отец заказал привычное для себя блюдо «шницель по-венски». Половой, принимавший заказ, выслушал, а потом наклонился к отцу и очень тихо сказал «Барин, вам не съесть. Закажите полпорции»."

"... в работе мама не оглядывалась ни на кого, а в остальной жизни — все должно было быть «как у людей». Кого зачислить в «люди» — это был главный и неразрешимый вопрос. Мама не была так простодушна, чтобы «назначить» образцами кого-либо из светил, ее окружавших. Миф состоял в том, что такие правильные люди существовали. Они все успевали — и работать, и пироги печь, и дом держать.
Вообще-то в этом смысле мама как раз и была таким «правильным» человеком. Как жаль, что никому не было дано ее в этом убедить."

"Нашей соседкой по лестничной площадке была Матрена Захаровна — вдова, заходившая иногда к папе за советом. Она растила одна дочь Лиду, замечательной красоты девочку немного старше меня, тоже учившуюся музыке. Однажды в июне — это было под выходной, 14-го, — она зашла к нам и сказала отцу, что собирается с Лидой погостить к родственникам в Белоруссию, в Оршу. Папа разгладил свернутую вчетверо вчерашнюю «Правду» и показал Матрене Захаровне в правом углу первой страницы небольшую заметку. Заметка называлась «Опровержение ТАСС». Там было сказано, что все сообщения о том, что на наших западных границах наблюдается сосредоточение немецких войск, — ложь и провокация.
Я в этот момент стояла за папиной спиной, прислонившись к высокой (для меня тогдашней) спинке стула, на котором сидел папа, и потому на всю жизнь запомнила эту газетную страницу и папины слова: «Не езжайте, Матрена Захаровна. Это война».
Матрена Захаровна все-таки уехала и оказалась в оккупации. Я помню ее уже после войны седой и совершенно сломленной. Лида почти два года просидела в подполе, заваленная сеном. Проверяя, нет ли там кого, немецкий солдат проколол ей вилами руку. Рука зажила, но на музыкальную карьеру теперь уже не было надежды.
Тем не менее даже отец не думал, что все случится так быстро, потому что 21 июня мы наконец переехали на дачу."

(в эвакуации в Дзержинске) "Связи с Москвой уже не было. Сводкам Информбюро перестали верить. Где был фронт, никто не знал. Надо было спасаться, ехать дальше на восток. В общей панике тогдашний нарком химической промышленности принял замечательное и вполне советское решение. Он уволил всех сотрудников, оставив только свой непосредственный аппарат. (Об этом я знаю из рассказов родителей, но думаю, что так примерно дело и было.)"

"Мы же опять уехали по воде, и притом последним пароходом. Сели мы на него благодаря маме, которая в ситуации крайностей была способна на отчаянные поступки. С ее слов я знаю следующее. Узнав в порту, что есть еще один пароход, который увозит эвакуированных, мама нашла капитана и спросила его, кто судовой врач. Судового врача не было. Мама сказала, что или она поедет в этом качестве, или капитан пойдет под трибунал. Рисковал ли капитан трибуналом в действительности, я не знаю, но кончилось тем, что он отдал маме свою каюту. Где спала мама, и спала ли она вообще те десять дней, пока мы плыли по Волге и Каме, я не помню, но я спала на узком капитанском дерматиновом диване с вылезающими пружинами и без белья.
Безотносительно к судьбе нашей семьи, капитан поступил скорее осмотрительно: через некоторое время к пароходу прицепили еще и огромную баржу. Кругом были люди, которые ехали на восток уже месяцами. Оперировать мама не умела, но, сделав объявление по пароходному радио, она нашла старика хирурга. Благодаря тому же радио какие-то заразные болезни не перекинулись с баржи на пароход. Сейчас я думаю, что при всем ужасе происходящего мама, видимо, была в своей стихии — как-никак, у нее за спиной был опыт эпидемий и санитарных поездов 20-х годов. «У нас» в пути никто не умер, чем я очень гордилась."

@темы: история, книги, люди, чужими словами

---

2015

В этом году я более-менее научилась делать то, что хочу я, а не кто-то еще, но еще не до конца научилась не чувствовать себя виноватой за это.

В этом году мне довелось коверкать и мучить гораздо большее количество иностранных языков, чем в прошлом.

В этом году я жила с ощущением "надвигается конец света" и "я счастлива" практически одновременно.

В этом году я написала хорошо если две тысячи слов и перестала искать дедлайнов, к которым писать - возможно, это взаимосвязано.

В этом году я так и не придумала, как менять окружающий мир, но не уверена, что научилась от него прятаться.

В этом году я побывала в четырех зарубежных странах, и в каждую из них хочу вернуться еще не раз.

В этом году я так и не научилась общаться, но иногда получала массу удовольствия от общения.

В этом году я дожила до круглой даты, но еще не поняла, научилась ли с ней жить.

Это был хороший год - и пусть следующий будет лучше.

@темы: повод отпраздновать, личное

---

Разговоры с японцами о России

- Далеко было лететь?
- А в России сейчас холодно, да?

Это абсолютные фавориты. Не знаю, с каким количеством народа я успела согласиться, что да, девять с половиной часов это очень далеко (про час-полтора трансферного перелета я милосердно умолчала), и что было б ближе - я бы прилетала чаще; и что да, холодно, а у вас тут совсем тепло, а один день в Киото вообще было лето... (немножко наврала, в России в те дни было холоднее, но не настолько сильно холоднее).

- В России все люди живут в многоквартирных домах, частных нет?
- В Японии йена, в Европе евро, а в России что? (в России рубуру, я подсмотрела в словарике, как правильно исковеркать слово)
- А правда, что в России много едят майонеза, и есть разные виды майонеза с разными вкусами?

Сотрудница киотского музея истории сказала: "Да, Эрмитаж... хочу как-нибудь туда съездить".
А немолодой мужик из большой компании, с которой я разговорилась в осакском ресторанчике, доверительным тоном сказал мне, когда я уже уходила, что его жена и младшая дочка лет десять назад ездили в Россию с подругой жены, которая очень любит балет ("Да, понравилось").

@темы: путешествия, Япония, смешная штука жизнь, люди

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сегодняшний день для меня сделала Юля Липницкая.



... и удачи ей завтра.

@темы: видео, фигурное катание

---

Я не фанат труппы Космос, но они сейчас репетируют спектакль про Шекспира, что не может меня не интересовать. А на тумблере как раз перевели довольно любопытную статейку/беседу с Асакой Манато про этот спектакль, так что я не могла не утащить к себе.

Статья в THEATERCLIP о постановке труппы Космос Shakespeare / HOT EYES!!!, автор статьи Онодера Аки, перевод на английский flyxlittlewing.

Манато Асака: «Я хочу показать разные стороны личности Шекспира»

Спектаклем труппы Космос «Шекспир ~ Небеса, полные вечных слов ~ / ЖАРКИЕ ГЛАЗА!!» начнется 2016 год в Большом театре Такаразуки. Мы попросили топ-звезду труппы Космос Манато Асаку, которая сейчас репетирует этот спектакль, рассказать нам о том, чем ее воодушевляет этот спектакль, и о том, к чему она будет стремиться в 2016 году.

В этом мюзикле, исполняемом в четырехсотую годовщину со дня смерти Шекспира, Асака сыграет роль Шекспира с того времени, как ему исполнилось восемнадцать лет. «Ясно показаны истоки его творчества, например, то, как детство в английской сельской местности и то, что он видел в лесах, повлияло на "Сон в летнюю ночь"». Его сильная воля, символизируемая темно-красным кожаным костюмом, также играет важную роль. Асака смеется: «Я хочу показать расхождение между его буйным видом, что также воплощено в его прическе, и его чистым сердцем. Работая над этой ролью, я хочу отпустить часть себя на свободу, не забывая детской стороны своей натуры. Шекспир – это образ невинности».

Будут присутствовать также знаменитые произведения Шекспира в качестве вставных пьес. Отокояку, обычно играющие мужские роли, будут в спектакле играть женщин, чтобы имитировать театральные условности того времени. «Сцены, показывающие любовь к театру, нам очень близки, атмосфера сразу становится оживленной. А еще это очень задушевный спектакль, отчетливо показывающий супружескую любовь между ним и его женой, Энн Хэтэуэй». Джордж Кэри в исполнении Сузухо Маказе представляет собой еще один ключевой компонент этой истории. «Как мой покровитель, Джордж – это персонаж, который искушает меня, возбуждая корыстолюбие. Мы с Маказе совершенно разные типажи, интересно ощущать, как это позволяет углубить спектакль. С ней можно серьезно побеседовать, она надежный человек». Вместе с топ-мусумэяку Рион Мисаки нынешняя труппа Космос постепенно становится прекрасно сбалансированной.

Ревю «ЖАРКИЕ ГЛАЗА!!», основным мотивом которого являются большие глаза Асаки, открывается танго на знаменитую песню «Очи черные». «Это эффектное и стильное начало. Глаза актрис труппы сверкают на всем протяжении этого не останавливающегося ни на секунду ревю». На вопрос о главной изюминке этого ревю – том факте, что большая лестница будет использована во всех сценах, она отвечает: «На репетициях приходится сложно, потому что в репетиционном зале нет лестницы, приходится рисовать линии и тому подобное (смеется), но я жду не дождусь, чтобы увидеть, как это все будет смотреться».

Прошел почти год с тех пор, как она стала топ-звездой труппы Космос. На следующее лето назначена эпическая постановка «Элизабет – Рондо любви и смерти». «Я была потрясена, я никогда не думала, что сыграю в "Элизабет", но это спектакль, к которому мы все стремимся. Я хочу продолжать наращивать наступательный порыв труппы и донести его до этой постановки». Асака сказала о том, как ее благодарность к тем, кто ее окружает, выросла с тех пор, как она стала топ-звездой. «Я хочу демонстрировать спектакли высокого качества». С такими амбициями она ведет свою труппу в год, который обещает быть все более и более блестящим.


Что я об этом думаю:
а) Ну ОК, костюм Шекспира символический. Попробую переключиться на эту мысль. А то каждый раз смотрю и зависаю...

Асака в костюме и с прической Шекспира на промофото:



б) Сразу очень интересно, какие будут вставные пьесы. В списке действующих лиц ничего такого не заявлено... И отокояку в женских ролях - это тоже, очевидно, во вставных (жаль, никто пока не скажет, почему Генри Конделла играет мусумэяку. Он мальчик? Он старик?)

в) Кэри-искуситель - это тоже звучит в пользу символичности постановки. В общем, логично - не "жизнь и быт", а "творческий и духовный портрет", да и полное название шоу намекает.

г) Всё ревю с лестницей! Бедные девочки, мне и так их всегда жалко, когда они репетируют на размеченной на полу лестнице.

@темы: ссылки, цветочек лиловый, Шекспир

---

Ой, ура! "Неуютную ферму" Стеллы Гиббонс перевели на русский язык - причем переводила Доброхотова-Майкова, так что должно быть читабельно.

@темы: книги, ссылки

---

Я летала в Японию рейсом Finnair, но он был совмещен с рейсом японской авиалинии JAL. И самолет наполовину обслуживался японскими бортпроводниками.

И одно из сильных впечатлений - это когда возле твоего кресла общаются две проводницы, финка и японка. По-английски общаются... но каждая - с характерными интонациями родного языка.

@темы: путешествия, смешная штука жизнь, языки

---

Опять случилось так, что хотела записать здесь мысль, потом проверила по соответствующему тэгу - а я это уже писала с полгода назад.

Немножко расстраивает - это уже маразм крепчает, что ли? Хотя нет, меня не столько маразм беспокоит, сколько видящаяся в этом бедность ума: типа, у меня так редко бывают удачные мысли, что я за них цепляюсь и ношусь с ними снова и снова.

@темы: и вправду размышляю вслух, блоггерское

---

Давно хотела сделать "Один день из жизни", и Япония наконец вдохновила.

18.12.2015 в 21:51

Пишет  Таэлле:

1 декабря в Японии
Я живу в Санкт-Петербурге и давно хотела описать один свой день, но я работаю дома и обычный день мой проходит по модели «с печки на полати», то есть, простите, с кровати к письменному столу, и ничего интересного в нем нету.

День, о котором я хочу рассказать, первое декабря, совсем не такой. Я провела его в Японии. Я большая поклонница японского женского музыкального театра Такаразука Ревю, и в Японию я приехала как с туристическими целями, так и с театральными, так что день первого декабря начался для меня в Осаке, а закончился спектаклем в Такаразуке (театр так называется потому, что находится в городке Такаразука в получасе поездом от Осаки).

Фотографии (кажется, получилось около 75) будут самого разного качества – кое-что снималось исключительно с информативной целью, заранее прошу меня простить. Итак, первое декабря – два города, два отеля, одна техническая проблема, немного знакомства с японскими технологиями МЧС, а также театральный спектакль и прочие фанатские развлечения.

Утром я просыпаюсь в гостиничном номере в Осаке. Это номер в японском стиле – совсем крошечный:



(фотография предыдущего дня, когда я только приехала. На первом плане мои вещи, а снимаю я из коридора).

Но мне понравилось – уютно как-то. И почему-то умилила предоставляемая юката – вон она, сложена на подушке на фотографии. А вот что огорчило – это то, что вчера я проспала банное время в купальнях, и помыться мне, похоже, негде, кроме умывальника в туалете на этаже.

Впрочем, ладно, я здесь всего на одну ночь, и эта ночь уже закончилась. Я прилетела вчера, толком не спала две ночи, потому и уснула в девять вечера по местному времени. Зато проснулась часов в пять утра. Будет время погулять по окрестностям до того, как я отсюда выпишусь.

Сразу я гулять не пойду – за окном еще темно (посветлеет часов в семь утра). Так что пока я навожу порядок, разбираю вчерашние бумажки (в поездках почему-то столько бумажек накапливается – чеки, брошюры, билеты, что-то хочется оставить на память – а что-то оставляешь машинально) и завтракаю. На завтрак у меня рисовый колобок-онигири, купленный вчера в «Фэмили Март» – самый любимый мой японский перекус – и горячий чай в бутылке, за которым я спустилась в вестибюль к автомату. Не устаю радоваться тому, что в автоматах продают не только холодные, но и горячие напитки.





Кроссовки на заднем плане потому, что снимаю я, лежа на татами. Онигири я, признаюсь, снимала в другой день – в этот забыла. Отдельно схема его разворачивания – разворачивать его надо в правильном порядке, потому что внутри еще один слой упаковки отделяет рис от листка нори, чтоб нори оставался свежим и хрустким, и надо этот слой выдернуть.

Ладно, семь утра, можно идти гулять.

Этот район – окрестности башни Цутенкаку – когда-то, еще до войны, был популярным торговым районом, но потом пришел в упадок – сейчас, правда, понемногу возрождается. Вчера я встречалась неподалеку от своего отеля с японской знакомой, и она сказала, что основное население здесь – это немолодые мужчины из рабочего класса, и здесь все устроено под их вкусы, и еда в забегаловках такая, как они любят (нет, я не знаю, где, как предполагается, жены этих мужчин – наверное, не ходят по забегаловкам).







А еще здесь почему-то очень много автоматических камер хранения.



Ну и недорогих отелей вроде моего. С розовыми балконами тот, что напротив, второй - мой.



У каждого города – свой рисунок на канализационных люках. Вот такой в Осаке:



А я иду гулять в сторону башни Цутенкаку – говорят, ее строили в подражание Эйфелевой. Сейчас не очень похоже, по-моему, а вот на старых фото (возле башни они вывешены) – гораздо больше.





Это старый торговый район Шинсекай вокруг башни. Больше всего в Японии я люблю именно такие вот старые торговые улицы – с мелкими магазинчиками, гуляющими местными жителями (а утром все, конечно, гуляют с собаками) и множеством забегаловок.







Этого божка зовут Билликен, он бог вещей-такими-какими-им-следовало-бы-быть. По-моему, это значит, ему желания надо загадывать. В этом районе он везде.










Я проголодалась! Всего один онигири, он был небольшой. Самое время исследовать местную кухню. Я зашла в ресторанчик, подающий кушикацу – это такое… что угодно во фритюре на палочке – почти наугад, но потом прочла в интернете, что в Осаке именно рестораны в Шинсекае славятся этим блюдом.



У меня, если я правильно помню, креветка, кусок баклажана и луковые кольца. И вода типа крем-соды – местная, с изображением той же Цутенкаку. Ресторанчик называется «Шинсекайский ояджи» (ояджи – это типа папаша, старикан), и по-моему, меня как раз сам этот ояджи и обслуживал, такой деловитый дяденька с усиками (фото не будет – меня так много и долго предупреждали, что японцы серьезно относятся к своей прайвеси, что людей я снимала разве что как часть пейзажа).

А теперь обратно в отель – выписаться нужно до девяти тридцати, а я не люблю упаковываться торопливо.









Вернулась, прощаюсь с отелем. Вот вид из окна в коридоре на моем этаже:



Пора на выход (когда вселялась, я уточняла – мне сказали, тапки можно не надевать)



Теперь в метро! Мне нужно на вокзал Умеда, оттуда я поеду в Такаразуку. По идее, на станции должен быть лифт вниз… но его еще найди. По-моему, я видела выход с этой станции с потенциальным лифтом, когда ходила гулять, но это через перекресток, и мне лень туда тащиться. Хотя таскать чемодан вниз-вверх тоже лень…



Машины для покупки билетов:



Неподалеку от этой станции еще и зоопарк, поэтому внизу тут все оформлено животными.



До Умеда я добралась довольно быстро – а теперь бы еще добраться до самого вокзала. Вроде как в подземных переходах все написано, но тут две больших станции, JR-Осака и, собственно, Умеда, две железные дороги – JR, государственные железные дороги, и Ханкю, основной вокзал которой и есть Умеда, плюс местные линии метро. Плюс, разумеется, подземный торговый центр. Я здесь плутаю – здесь все плутают, даже японцы. С другой стороны, спешить мне некуда, всего десять с небольшим утра, а ближайшая моя контрольная точка – это встреча в Такаразуке в полвторого-два, чтобы получить билеты на спектакли.

В подземном переходе – кажется, это еще не полномасштабный торговый центр, а так, магазинчики в переходе – я увидела магазинчик канцелярии и пошла купить бумаги для писем. Святые люди японские продавцы – я бы себя с чемоданом в магазин не пустила, магазин небольшой и я практически перекрываю проходы, по которым двигаюсь. Но что делать – не факт, что я найду этот магазинчик в переходах в другой раз, когда буду без чемодана, а бумаги хочется – я люблю писать письма, и люблю писать их на красивой бумаге, а в Японии хороший выбор.







И тут меня побеждает запах свежей выпечки и я понимаю, что хочу в кондитерскую. Я вообще-то стараюсь в Японии есть национальное-японское, но кондитерские пришлись японцам как родные, так что это почти что считается. А найти кондитерскую несложно, я удачно свернула и тут целый коридор всяких кафе.



Я покупаю булочки и коктейль и усаживаюсь наслаждаться жизнью… но не тут-то было. Телефон показывает мне, что у него нет интернета. А это никуда не годится: интернет у меня обязан быть, и превосходный: я взяла напрокат «карманный интернет», мобильный роутер.



Достаю роутер – он выключился… и не хочет включаться, только моргает красными огоньками. Я извлекаю из чемодана инструкции, что делать в случае проблем, но ничего не помогает. Я совсем расстраиваюсь, и даже булочки и коктейль не очень помогают.
В расстроенных чувствах я отправляюсь на вокзал и толком его не фотографирую. Зато там я ловлю вокзальный вайфай, очень утомительный – чтобы к нему подключиться, надо согласиться с правилами пользования, которые страшно медленно и неудобно пролистываются на телефоне. И – этот вайфай не «тянет» мобильный мессенджер LINE, мое единственное средство связи с человеком, который должен передать мне билеты, а время встречи у нас приблизительное, надо бы его уточнить.

Ну ничего – я пишу мэйл компании, у которой я арендовала роутер, спрашиваю, что делать, и иду садиться в поезд, надеясь, что гостиничный вайфай будет поприличнее.

Вот, кстати, еще одна билетная машина. На линиях JR и осакского метро ее можно переключить на английский, а на Ханкю нет. Но это ничего страшного, я знаю, как ими пользоваться (зато тут есть кнопка, очень похожая на шрифт Брайля, но я не пробовала переключать).



И вот я в Такаразуке! Выхожу со станции и меня встречает новый памятник, его поставили в прошлом году в честь столетия театра. Я здесь уже была, но два года назад, тогда памятника не было.



А вот такие люки в Такаразуке. Это фиалка, официальный цветок города Такаразука (официальный он из-за театра. Когда-то в тридцатые годы театр переработал под себя европейскую опереточную песенку «Когда цветут фиалки», и настолько успешно, что фиалка стала символом театра – а вслед за театром и города. Театр тут правда градообразующее предприятие).




До театра идти совсем недалеко – это потому, что он принадлежит компании Ханкю, поездом которой я приехала, и строился специально возле станции для повышения количества пассажиров, приезжающих в Такаразуку. За рекой горы, меня, жителя равнинного Питера, это не устает поражать.





От станции заворачиваю за угол вокруг торгового центра, и вот она – Хана но Мичи, Авеню Цветов, бульвар, ведущий к театру, и знакомые красные крыши комплекса зданий театра вдалеке.





За театром, параллельно Хана но Мичи – река Муко (кусочек ее уже был на фото у станции), и весь этот участок между железной дорогой и рекой – территория театра. Театральные здания, служебные здания, магазинчики, кафе. В каждой витрине – афиши и фотографии актрис с автографами. Говорят, японские фанаты называют это место Мура – «Деревня».

А мне нужно пройти чуть дальше театра – я остановилась тоже в «Деревне», в гостинице специально для фанаток театра. До театра от нее пять минут, в гостиной телевизор ловит кабельный телеканал театра – в общем, наслаждайся всей полнотой момента.



… только вот там меня подстерегает проблема. У них нет вайфая! Мне объясняют, почему именно, но я слишком плохо понимаю по-японски, а они слишком плохо говорят по-английски, так что это остается тайной (в отличие от Осаки и Киото, Такаразука гораздо хуже адаптирована к англоговорящим туристам).

Очень это некстати – единственный день за всю поездку, когда связь мне критична, и именно в этот день такая фигня (во всех остальных отелях и хостелах за время поездки вайфай был; в одном – даже по отдельному вайфаю на каждом этаже, чтоб везде хорошо ловило).

Ну да ладно, сейчас оставлю вещи, выдохну и пойду все же на встречу – мы ориентировочно договорились с полвторого до двух у входа в театр, пойду и буду там стоять, и все тут.

Вот этот номер очень даже европейский. Хотя мне сразу бросается в глаза большой фонарь у входа в ванную комнату:





И еще вон то серое сооружение. Я даже не сразу поняла, что это – но потом обнаружила подробную инструкцию. Это устройство для экстренного спуска из окна! (я на четвертом этаже).



… мда. Все сурово. Последнее крупное землетрясение здесь было двадцать лет назад, но оно было реально серьезное, я не раз встречала упоминания о нем в интервью и воспоминаниях актрис постарше.

Ладно, пора к театру!



Я вышла чуть раньше, чем нужно, и по пути захожу в фирменный магазин: я собиралась покупать альбомы, календари и прочее фанатское хозяйство ближе к концу поездки, но мне нужна моральная поддержка, так что один альбом я все-таки покупаю сегодня. Магазин называется по-французски, потому что театр вообще очень любит все французское.



На Хана но Мичи памятник самым популярным героям постановок театра - Оскар и Андре из "Розы Версаля"



И вот он, вход в театр.



Заглядываю внутрь – тут огромный вестибюль с магазинами и кафе.



Вот это тоже фирменный магазин театра, но совсем не такой, как тот, в котором я только что была – тут не альбомы и диски, а коробки конфет и печенья и прочие подарочные товары с символикой театра.



Мне тут ничего не надо, я лучше на альбомы деньги потрачу. Возвращаюсь на крыльцо ждать…

…ура, все прошло удачно, мы встретились и я при билетах. Сейчас без четверти два, а спектакль начинается в шесть. Пойду-ка я обратно в отель: помыться и переодеться. И осмотреть гостиную: на стене плакат к спектаклю на следующий год, а по этому телевизору я следующим утром за завтраком буду смотреть передачи про Такаразуку.



Но сидеть в номере до самого спектакля я не готова. Так, на что у меня есть время? Здесь совсем неподалеку музей Осаму Тезуки, «отца» японской манги – вторая главная достопримечательность города, кроме театра. Он, конечно, с детства прекрасно знал театр и, говорят, вдохновлялся им. Стенд про театр в музее, конечно, есть:



У входа – феникс из работ Тезуки.





Я не фанат, но Тезука мне симпатичен, поэтому музей оставил хорошее впечатление. Селфи я тоже не фанат, но в подвальчике, где устроено что-то вроде «Студии Тезуки», сотрудница предложила меня сфотографировать.





… дверь туалета тоже оформлена соответствующим образом. И плитки в туалете)))





А наверху есть кафе, где я пристраиваюсь с холодным кофе (что бы ты ни взял в японском кафе, кофе или чай, тебя обязательно спросят – холодный или горячий).



Фотографирую билет на спектакль для инстаграма:



В кафе есть вайфай! По-моему, единственное такое место в окрестностях. А в почте меня уже ждет письмо от компании-прокатчика роутера, они советуют, что мне делать дальше - оказывается, так роутер может реагировать, если его надо подзарядить (и обещают прислать замену, если не получится). Сейчас мне не особо это важно и я откладываю меры по роутеру до вечера, но, забегая вперед, скажу, что все у меня получилось и дальше я гуляла с вайфаем).

Музей закрывается, а у меня еще немного свободного времени до спектакля. Но я знаю, чем заняться: в торговой аркаде на Хана но Мичи напротив театра есть коммисионка театральных товаров – там можно купить альбомы, программки и фотографии актрис подешевле, или вообще найти то, что уже исчезло из продажи в официальном магазине.



А теперь – театр! В театре больше двух тысяч мест, и несмотря на то, что сегодня играют молодые актрисы, зал, по-моему, был практически полон. Первый ярус так точно.

Фото людей, идущих ко входу в театр, должно объяснить, почему дальше фото с улицы не будет:



Спектакль, на который я иду, называется «Манон», хотя сюжет «Манон Леско» перенесли во французский Индокитай двадцатых годов. Но конкретно сегодня особенная постановка: раз в прогон спектакль играет младший состав, не основные звезды труппы, а молодые актрисы, которые проработали в театре меньше семи лет. Это шанс для них показать себя, а для зрителей – приглядеть звезд завтрашнего дня. Я очень рада здесь оказаться, потому что моей любимой молодой актрисе доверили главную женскую роль.

Напротив входа плакат с главными героями основного состава и платье главной героини – похоже, оно всем так понравилось, что его решили выставить тут на полюбоваться. Еще в коридоре видеомонитор, на котором транслируют запись репетиции спектакля основного состава, а около него стойка, на которой можно взять бесплатные постеры к спектаклям (конечно, я набрала целую пачку.





… вот только где купить программку? Программка такаразучного спектакля – дело солидное, это настоящий альбом, и стоит он тысячу йен (больше пятисот рублей); программки младшего состава тоньше и проще, я их раньше видела, но где их берут?

Слева программка основного состава «Манон», справа младшего.



Я никак не могу найти места продажи…
… пока не захожу в зал. Программка лежит на каждом сиденье, совершенно забесплатно.

Довольная, я устраиваюсь на своем месте. Неплохое место – первый ряд балкона.



Фотографировать спектакль нельзя, но он получился просто отличный, молодежь меня увлекла – забегая вперед, скажу, что через несколько дней я посмотрела основной состав, и во многом младший состав справился не хуже. Особенно моя любимая молодая актриса, конечно.

А теперь я собираюсь пойти и встретить ее после спектакля. В Такаразуке это целый ритуал: члены фанклубов актрис сразу после спектакля выстраиваются шеренгой у служебного выхода и ждут «своих» - по рангу актрис выстраиваются, все сурово.

Но мне не туда: далеко не у всей молодежи есть официальные фанклубы, так что часть фанатов расходится ждать «своих» подальше от театра и менее строго по иерархии. Я знаю, куда идти – мне сказали, когда я забирала билеты. Но время еще есть – спектакль только-только закончился, а отель совсем рядом. Я возвращаюсь к себе, оставляю в номере пачку бесплатных постеров, которые набрала в театре, и спокойно надписываю открытку в дополнение к подарку, который собираюсь вручить.

И все равно я прихожу немножко раньше, чем нужно – неохота сидеть в номере. Меня видят женщины, сидевшие со мной рядом на спектакле (они, как и я, получали билеты через эту актрису), и указывают, куда мне встать…

Ждали мы недолго – и вот она, девушка, которой я несколько лет пишу письма, от которой я уже не раз получала открытки с благодарностью за поддержку; пару лет назад я видела ее на сцене вживую в совсем маленьких ролях, но сегодня впервые встретила лицом к лицу. Нас тут человек тридцать, но она для каждого (для каждой вообще-то, Такаразука преимущественно женское хобби) находит пару слов и благодарит за то, что мы пришли сегодня. Я отдаю свой подарок и напрягаю скудный японский, чтобы сказать, как было здорово. Она уходит…

… и тут я осознаю, что последнее, что я ела – это булочки часов в одиннадцать утра. Вот до чего фанатские волнения доводят, я обычно весьма прожорлива. Ну, сил искать что-то японское у меня нет, да и окрестности театра не лучшее место для японской кухни, тут в основном чайные. Но есть и гамбургерная, вот туда-то я и пойду:



Вполне приличная гамбургерная, должна заметить. Вообще-то я люблю гамбургеры… Но в Японии постараюсь впредь питаться чем-то более непривычным.

А теперь – обратно в гостиницу! Мимо театра, где уже нет шеренг фанатов, к себе в номер – у меня единственный раз за всю поездку своя ванна в номере! Это надо ценить. Вот я и собираюсь наладить интернет, написать маме – она меня явно уже потеряла – и оценить ванну. Завтра будет не менее длинный день. Спокойной ночи! Надеюсь, вам было интересно это читать.

@темы: фотографии, путешествия, мелочи жизни, цветочек лиловый, любимая труппа

---

Ну вот, Масао таки уходит. С "Нобунаги", как я и ожидала. Надеюсь, все с этим шоу выйдет шикарно - Ооно Такудзи поставил несколько шоу, которые мне понравились, в том числе "Эдварда", в котором мне очень понравилась Масао, и он много ставил для Луны, и Масао нравится Нобунага... Но.

Странно - я и ожидала этого, и чувствую, что она подустала, и хочу ей интересных ролей на обычной сцене. И я целых два ее шоу видела вживую, так что вроде бы нет упущенных возможностей, о которых стоит жалеть.

Но все равно грустно немножко. Ну, нормально, наверное - когда что-то заканчивается, всегда немножко грустно.

@темы: цветочек лиловый, любимая труппа