Все еще сижу и думаю...

... стоит ли ехать на Слэшкон. Нужен ли он мне? Я-то ему вряд ли нужна...

---

Мяу?

---

Ночной флуд

Анкета, утащена у ollg@, проматывайте.





1) Реальное имя или ник? Все равно.

2) Экстрим или спокойствие? Спокойствие.

3) Флирт или серьезные отношения? Флирт.

4) Смеяться или грустить? Смеяться.

5) Писать стихи или рассказы? Рассказы.

6) Новый Год или твой День Рожденья? Новый Год.

7) Луна или солнце? Солнце.

8) Красный или розовый? Смотря где и с чем.

9) Чулки или гетры? Гольфы (если с брюками или длинной юбкой).

10) Кольца или браслеты? Браслеты.



11) Siemens или Nokia? Siemens.

12) Худеть, толстеть или не меняться? Худеть.

13) Уходить или оставаться? Уходить. А если оставаться, то так, чтобы дверь всегда была открыта.

14) ICQ или SMS? Googletalk.

15) @дневник или реальный дневник? И то, и другое.

16) Утро или ночь? Утро.

17) Дружба или любовь? Дружба.

18) Звонок или Матрица? Звонок.

19) Чёрный или белый? Черный.

20) Лето или зима? Лето.

21) Весна или осень? Поздняя весна и ранняя осень.

22) Чай или кофе? Чай.

23) Море или пляж? Море.

24) Июль или январь? Июль.

25) Город или деревня? Город.

26) Друзья или подруги? Друзья. Любого пола.

27) Красное или белое? Любое, если сладкое.

28) Кошки или собаки? Кошки.

29) Кухня или ресторан? Ресторан.

30) Косметика или её отсутствие? Косметика. Немножко.

31) Фильм или прогулка? Прогулка.

32) Телевизор или кино? Кино.

33) Прошлое или будущее? Настоящее.

34) Интернет или книжка? Поровну.

35) Пижама или ночная рубашка? Рубашка.

36) Шум или тишина? Тишина.

37) Длинные или короткие волосы? Все равно.

38) Любить или быть влюблённым? Любить.

39) Сканер или принтер? Принтер.

40) Ручка или карандаш? Ручка.

41) Брюки или юбки? Юбки.

42) Проза или поэзия? Проза.

43) Брюнет или блондин? Брюнет.

44) Диск или кассета? Диск.

45) Любовь или друзья? Друзья.

46) География или биология? География.

47) Русский или Алгебра? Алгебра.

48) Физика или Химия? Химия.

49) Сотовый или пейджер? Сотовый.

50) Телевизор или компьютер? Компьютер.

51) Школа или институт? Ни то, ни другое.

52) Шампунь или зубная паста? Шампунь.

53) Яичница или омлет? Омлет.

54) Сахар или соль? Соль.

55) Персик или киви? Киви.

56) Клубника или малина? Клубника.

57) Сигареты или алкоголь? Алкоголь.

58) Шампанское или вино? Вино.

59) Сливки или молоко? Смотря куда.

60) Помада или блеск? Помада.

61) Туфли или босоножки? Туфли.

62) McDonald's или Баскин Робинс? МакДональдс.

63) Поцелуй с языком или без? Без.

64) Холод или жара? Умеренное тепло. От +5 до +18.

65) Молнии или шнурки? Шнурки.

66) Поцелуй в щёчку или в губы? Ни то, ни другое.

67) Золото или серебро? Серебро.

68) Скучать или страдать? Ни то, ни другое.

69) Любить или ненавидеть? Любить.

70) Целовать или обнимать? Обнимать.

71) Одеваться или раздеваться? Одеваться.

72) Белое нижнее бельё или чёрное? Бежевое.

73) Дождь или снег? Дождь.

74) Английский или французский? Английский.

75) CD'плеер или кассетный плэйер? MP3

76) Гарри Поттер или Властелин колец? ВК.

77) MTV или Муз-тв? Ни то, ни другое.

78) @mail.ru или @yandex.ru? gmail.com

79) li.ru или diary.ru? diary.ru

80) Парк или сад? Сад.

81) Клава или мышь? Клава.

82) Зелёные глаза или голубые? У кого?

83) Мир или война? Мир.

84) Небо или земля? Небо.

85) Одуванчики или ромашки? Ромашки.

86) Лилии или розы? Розы.

87) Разбитое сердце или разбитые мечты? Все равно (одинаково бестолково)

88) Автобус или трамвай? Трамвай.

89) Сезонка или проездной билет? Мм? Это что такое - карточка, что ли? Лучше жетон.

90) Застрять в лифте или попасть в пробку? Ни то, ни другое. Для этого надо ходить пешком.

91) Вода или воздух? Вода.

92) Терпение или понимание? Понимание.

93) Философия или высшая математика? Философия.

94) Холодная или горячая вода? Горячая.

@настроение: сонное

---

Как раз когда вы думали, что избавились от безобразия навсегда...

... безобразие вернулось с продолжением. По-прежнему не мое. Даже артуровские легенды и те не мои.





Постепенно Гермионе начало казаться, что так занята она последний раз была на третьем курсе — а сейчас у нее даже не было хроноворота. Впрочем, как-то получалось и без него — в конце концов проблема была не в том, чтобы попадать в два места одновременно, а скорее в том, что в сутках было слишком мало часов. Насколько она знала, растягивать время хроноворот не умел…



А жаль, подумала она, перелистывая очередной древний том с жизнеописанием Мерлина в поисках упоминаний об Артуре. В конце концов, есть же и такое время, которое можно сжать, так что все было бы в равновесии… Гермиона встряхнула головой: отвлекаться было некогда. Встрепанные волосы упали ей на щеку и она машинально заложила их за ухо.



— Тебе бы ленту или сеточку, чтобы закручивать волосы, — негромко проговорил сидевший рядом Урю, — так работать неудобно. Хочешь, я тебе сделаю?



Гермиона подняла голову и улыбнулась ему; по глазам Урю было видно, что ему самому ужасно хотелось сделать эту самую ленту. Орихиме говорила ей, что Урю замечательно шьет, но…



— Попозже, ладно? — сказала она серьезно. — Мы и так ничего не успеваем…



На секунду было похоже, что Урю хочет ей возразить, но в конце концов он кивнул.



— Тебе нужны еще книги? Я уже почти закончил, могу сходить.



Гермиона глянула на стопку слева от себя и отозвалась:



— Нет, мне пока хватит, а потом я к тебе присоединюсь — все на тебя сваливать нечестно.



Урю, пока она гонялась за Экскалибуром по всей хогвартской библиотеке (и пачкам книг от родителей, которые оскорбленно притаскивали парами грузовые совы), возился с домашним заданием по чарам. Чары у Гриффиндора и Рейвенкло были вместе, и когда профессор Флитвик обрадовал их подготовкой докладов по парам к концу семестра (а он приближался с такой скоростью, что Гермиона удивлялась каждый раз, когда глядела на дату в календаре), Урю сумел, хоть и с большим трудом, убедить ее, что всю подготовительную работу он проделает сам, а уж писать они будут вместе. Логику такого распределения обязанностей Гермиона понимала — чары перевода текста все же иногда заедали, да и в британских легендах она разбиралась лучше Урю, так что у нее работа шла быстрее, но все равно ей было не по себе. Получалось, что порученную ей работу сделала все же не совсем она…



Ладно. Уж с написанием доклада она постарается. Она еще никогда ничего не писала совместно с Урю, но наверняка это будет интересно. С ним всегда было интересно работать: он не отвлекался, не пропускал деталей и не хуже ее улавливал такие связи между не связанными на вид темами, которые Гарри с Роном приходилось объяснять по полчаса. Нет, конечно, они были совсем не дураки, но все же заниматься с Урю… это было совсем другое.



Даже жалко было, что не на всех предметах это получалось. На защите, например… Слизеринцы стали при Рукии вести себя куда приличнее (хотя на Малфоя иногда находило и он начинал себя вести так, будто просто умрет, если на него вот сейчас же, сию секунду не обратят внимания. Правда, чаще всего на его штучки велся Рон, а Малфой явно не этого добивался), но все-таки это было совсем не то. Как бы прилично слизеринцы себя ни вели, способность взаправду сотрудничать с гриффиндорцами у них начисто отсутствовала. Гермионе даже стало интересно, а существовала ли эта способность когда-нибудь. При отсутствии явной враждебности было особенно очевидно, насколько два факультета друг другу чужие; но когда-то же они должны были быть едины? По крайней мере, сортировочная шляпа в это верила.



Наверное, решила Гермиона, слизеринцам от природы полагалось быть такими, как профессор Кучики. Он иногда вел себя совершенно как профессор Снейп, и многих это отпугивало, особенно на старших курсах, но она-то видела: сходство исключительно внешнее. Профессор Кучики ни на кого не злился и ко всем относился одинаково — даже слишком одинаково. Если б кто случайно заглянул на Защиту у гриффиндорцев и слизеринцев шестого курса, ни за что бы не догадался, что в классе сидит сестра профессора (Впрочем, Рукия считала, что все в порядке, и Гермиона давно решила просто ей поверить. Взаимоотношения в семействе Кучики явно представляли собой еще одну загадку, на решение которой у нее уж никак не хватало времени).



Гермионе это нравилось. Даже в начальной школе ее никогда не пугали суровые и много задававшие учителя — лишь бы они были при этом справедливы. Несправедливость раздражала и тревожила ее тем, что от определенной категории лиц — преподавателей, например, — справиться с ней не было никаких реальных способов.



Она вспомнила всех преподавателей Защиты, что перебывали у них за годы учебы, и пожалела, что профессор Кучики у них не останется. Или его помощница, скажем. Когда стало известно, что у профессора Кучики будет помощница, тоже японка, кое-кто из мальчишек решил, что она небось тоже будет красотка. Кажется, профессор Исэ их разочаровала; по мнению Гермионы, она была очень даже симпатичная, но, наверное, слишком уж напоминала профессора Вектор (ну, настолько, насколько японка может напоминать английскую ведьму).



Так или иначе, профессор Исэ занималась в основном с младшими классами, а в старшие только иногда приходила помогать с демонстрациями. Профессор Исэ, заметила Гермиона, куда чаще использовала заклинания, чем профессор Кучики, и причем заклинания у нее были… ну, более мелкие, иногда даже почти бытового назначения. Гермиона с удивлением осознала, что ее это как-то успокаивает. С профессором Исэ она могла себя сравнивать. Профессор Кучики, несмотря на то, что с ним вполне можно было обсуждать проблемы, был все же… какой-то невероятно отстраненный.



Как-то раз она даже высказала что-то в таком духе Рукии. Та нахмурилась и покачала головой.



— Понимаешь… брат, он иначе не умеет. Хотя нет, он пытается научиться. Вот то, какой он сейчас… он очень изменился. Раньше он был совсем… ну, холодный.



Тогда Рукия быстро перевела разговор с темы, которая ее явно смущала, а Гермионе осталось только гадать, какой же тогда бывает профессор Кучики, когда он холодный.





До конца последней книги так и не нашлось ничего полезного. Гермиона уже научилась листать страницы, думая наполовину о своем, следя глазами за строчками, чтобы не упустить появление нужных слов. Нужная ей информация была настолько отрывочна и разнообразно, что приходилось постоянно перебирать в уме разрозненные кусочки мозаики, пытаясь сложить… ну, если не картину, то по крайней мере определить, где ее рамка. Понять, на что ориентироваться.



Хогвартс стоял уже тысячу лет, а память волшебной Британии простиралась куда дальше. Казалось бы, вполне можно было ожидать, что об Артуре, который был так важен в жизни Мерлина, останутся более или менее связные сведения, а принадлежавшие ему судя по всему магические артефакты будут описаны. Но тем не менее в поисках местонахождения Экскалибура Гермионе приходилось в основном опираться на маггловские источники, а с помощью волшебных только добавлять пояснения и расшифровывать то, что магглам не могло быть понятно, особенно магглам, жившим после Статута о секретности.



Пока что определенных данных о местонахождении Экскалибура найти не удавалось. На всякий случай она начала список с Энглси и Гластонбери и добавила все упомянутые в легендах местности. Они в основном сосредотачивались кроме Уэльса и Корнуолла в юго-западной Англии, немного в Ирландии и совсем немного в Бретани — хотя бретонские истории были в основном связаны с позднейшими наслоениями маггловских рыцарских романов, и их достоверность опровергали даже маггловские ученые.



Про рассказ Невилла Гермиона не забыла, но никаких связей артуровской легенды с Ланкаширом она не обнаружила. По одной версии, из Ланкашира происходил Гильдас, маггловский историк и один из основных источников информации о том периоде, но связи его с артурианой были весьма косвенные — Артур упоминался только в биографии самого Гильдаса, но не в его трудах, ну и конечно, ни о каких волшебных предметах там и речи не было.



Откуда Невилл взял эту информацию? Гермиона пробовала расспрашивать других студентов, не знают ли они каких-нибудь местных легенд, но студенты из волшебных семей с трудом вспоминали, кто такой Артур, а магглорожденные пересказывали те же книжки, которые читала в детстве сама Гермиона. Наверное, надо будет все же написать бабушке Невилла, решила девушка. Все равно пора было начать рассматривать связи между Хогвартсом и возможным местонахождением артефактов.



Но это завтра, решительно сказала себе Гермиона, выравнивая стопку книг по краю стола. Сегодня ее ждали домашние задания.

@темы: ММБ, Блич:фики, писанина, Bleach

---

Заинтересованным лицам

Ну вот, билеты я купила, приеду в субботу в полдесятого утра (а уеду в воскресенье, к сожалению, только в час ночи, поэтому буду рада, если кто согласится приютить днем ).



А художественно-декоративные изделия за границу можно отправлять только с Главпочтамта, и неважно, что это за изделия. Ууу.

---

Похвастаюсь...

... я это закончила!

---

Глю-ук...

После чтения на ночь "Сумчатых баллад" (спасибо за рекомендацию, Twistress!) мне приснился Антрекот. О двух головах. Головы шли по длиннюще-бесконечному супермаркетоподобному помещению с полками и жаловались друг другу, что вот тут нету, и дальше тоже нету. Что они, собственно, искали, я так и не узнала - пришел Юки, которому приспичило позавтракать, и укусил меня за нос.

@настроение: пойти, что ли, поспать еще

---

Мысль не по делу

Сидим мы, мило проводим вечер всей семьей за распитием алкогольных напитков и просмотром мелодрамы из лесбийской жизни. И вот одна героиня вроде как в дневнике пишет "В Дженнифер (это она о себе) столько разных личностей..." и т.д. и т.п.



И я думаю (не по делу — наверное, я уже подшофе ): опять двадцать пять. С тех пор, как я начала общаться в рунете, я только со всех сторон и слышу от самых разных людей, что в них столько разных личностей... Я как-то это даже себе не могу представить: во мне всегда была только одна, моя собственная. Двойственная, правда — умудряюсь одновременно быть аккуратисткой и пофигисткой и т.п. — но все, что ни есть, все мое, все части единого целого. А теперь складывается впечатление, что нормально как раз противоположное самоощущение.

@настроение: Спишем эту запись на ликер "Кримфилд". Или на остатки неконкретики, скопившиеся после целого дня поэзии.

---

И снова Бродский

Осенний крик ястреба







Северозападный ветер его поднимает над

сизой, лиловой, пунцовой, алой

долиной Коннектикута. Он уже

не видит лакомый променад

курицы по двору обветшалой

фермы, суслика на меже.



На воздушном потоке распластанный, одинок,

все, что он видит -- гряду покатых

холмов и серебро реки,

вьющейся точно живой клинок,

сталь в зазубринах перекатов,

схожие с бисером городки



Новой Англии. Упавшие до нуля

термометры -- словно лары в нише;

стынут, обуздывая пожар

листьев, шпили церквей. Но для

ястреба, это не церкви. Выше

лучших помыслов прихожан,



он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,

с прижатою к животу плюсною

-- когти в кулак, точно пальцы рук --

чуя каждым пером поддув

снизу, сверкая в ответ глазною

ягодою, держа на Юг,



к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу

буков, прячущих в мощной пене

травы, чьи лезвия остры,

гнездо, разбитую скорлупу

в алую крапинку, запах, тени

брата или сестры.



Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,

бьющееся с частотою дрожи,

точно ножницами сечет,

собственным движимое теплом,

осеннюю синеву, ее же

увеличивая за счет



еле видного глазу коричневого пятна,

точки, скользящей поверх вершины

ели; за счет пустоты в лице

ребенка, замершего у окна,

пары, вышедшей из машины,

женщины на крыльце.



Но восходящий поток его поднимает вверх

выше и выше. В подбрюшных перьях

щиплет холодом. Глядя вниз,

он видит, что горизонт померк,

он видит как бы тринадцать первых

штатов, он видит: из



труб поднимается дым. Но как раз число

труб подсказывает одинокой

птице, как поднялась она.

Эк куда меня занесло!

Он чувствует смешанную с тревогой

гордость. Перевернувшись на



крыло, он падает вниз. Но упругий слой

воздуха его возвращает в небо,

в бесцветную ледяную гладь.

В желтом зрачке возникает злой

блеск. То есть, помесь гнева

с ужасом. Он опять



низвергается. Но как стенка -- мяч,

как падение грешника -- снова в веру,

его выталкивает назад.

Его, который еще горяч!

В черт-те что. Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад



птиц, где отсутствует кислород,

где вместо проса -- крупа далеких

звезд. Что для двуногих высь,

то для пернатых наоборот.

Не мозжечком, но в мешочках легких

он догадывается: не спастись.



И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,

клюва, похожий на визг эриний,

вырывается и летит вовне

механический, нестерпимый звук,

звук стали, впившейся в алюминий;

механический, ибо не



предназначенный ни для чьих ушей:

людских, срывающейся с березы

белки, тявкающей лисы,

маленьких полевых мышей;

так отливаться не могут слезы

никому. Только псы



задирают морды. Пронзительный, резкий крик

страшней, кошмарнее ре-диеза

алмаза, режущего стекло,

пересекает небо. И мир на миг

как бы вздрагивает от пореза.

Ибо там, наверху, тепло



обжигает пространство, как здесь, внизу,

обжигает черной оградой руку

без перчатки. Мы, восклицая "вон,

там!" видим вверху слезу

ястреба, плюс паутину, звуку

присущую, мелких волн,



разбегающихся по небосводу, где

нет эха, где пахнет апофеозом

звука, особенно в октябре.

И в кружеве этом, сродни звезде,

сверкая, скованная морозом,

инеем, в серебре,



опушившем перья, птица плывет в зенит,

в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда

перл, сверкающую деталь.

Мы слышим: что-то вверху звенит,

как разбивающаяся посуда,

как фамильный хрусталь,



чьи осколки, однако, не ранят, но

тают в ладони. И на мгновенье

вновь различаешь кружки, глазки,

веер, радужное пятно,

многоточия, скобки, звенья,

колоски, волоски --



бывший привольный узор пера,

карту, ставшую горстью юрких

хлопьев, летящих на склон холма.

И, ловя их пальцами, детвора

выбегает на улицу в пестрых куртках

и кричит по-английски "Зима, зима!"



1975



До чего все-таки пронзительна здесь последняя строчка...





И на этом, пожалуй, все. Вряд ли здесь будет много стихов в ближайшее время: я, как правило, стараюсь придерживаться в дневнике контента оригинального или информативного, а не эмоционального — а любимые стихи я бы скорее отнесла именно к последнему. Просто вчерашнее мероприятие повергло меня в поэтическое настроение и заставило сесть перечитывать любимое — вот я и решила поделиться.

---

Еще Оден

Все еще по-английски.





A shilling life will give you all the facts:

How Father beat him, how he ran away,

What were the struggles of his youth, what acts

Made him the greatest figure of his day:



Of how he fought, fished, hunted, worked all night,

Though giddy, climbed new mountains; named a sea:

Some of the last researchers even write

Love made him weep his pints like you and me.



With all his honours on, he sighed for one

Who, say astonished critics, lived at home;

Did little jobs about the house with skill



And nothing else; could whistle; would sit still

Or potter round the garden; answered some

Of his long marvellous letters but kept none.

1934?

---

Для разнообразия Набоков

С серого севера

вот пришли эти снимки.



Жизнь успела на все

погасить недоимки.

Знакомое дерево

вырастает из дымки.



Вот на Лугу шоссе.

Дом с колоннами. Оредежь.

Отовсюду почти

мне к себе до сих пор еще

удалось бы пройти.



Так, бывало, купальщикам

на приморском песке

приносится мальчиком

кое-что в кулачке.



Все, от камушка этого

с каймой фиолетовой

до стеклышка матово-

зеленоватого,

он приносит торжественно.



Вот это Батово.

Вот это Рожествено.



20 декабря 1967, Монтре





Эти стихи я люблю давно, а сейчас, как ни забавно, обнаружилось такое вот:



* * *



Как любил я стихи Гумилева!

Перечитывать их не могу,

но следы, например, вот такого

перебора остались в мозгу:

"...И умру я не в летней беседке

от обжорства и от жары,

а с небесною бабочкой в сетке

на вершине дикой горы".



22 июля 1972, Курелия (Лугано)

---

Еще Бродский

Остановка в пустыне







Теперь так мало греков в Ленинграде,

что мы сломали Греческую церковь,

дабы построить на свободном месте

концертный зал. В такой архитектуре

есть что-то безнадежное. А впрочем,

концертный зал на тыщу с лишним мест

не так уж безнадежен: это -- храм,

и храм искусства. Кто же виноват,

что мастерство вокальное дает

сбор больший, чем знамена веры?

Жаль только, что теперь издалека

мы будем видеть не нормальный купол,

а безобразно плоскую черту.

Но что до безобразия пропорций,

то человек зависит не от них,

а чаще от пропорций безобразья.



Прекрасно помню, как ее ломали.

Была весна, и я как раз тогда

ходил в одно татарское семейство,

неподалеку жившее. Смотрел

в окно и видел Греческую церковь.

Все началось с татарских разговоров;

а после в разговор вмешались звуки,

сливавшиеся с речью поначалу,

но вскоре -- заглушившие ее.

В церковный садик въехал экскаватор

с подвешенной к стреле чугунной гирей.

И стены стали тихо поддаваться.

Смешно не поддаваться, если ты

стена, а пред тобою -- разрушитель.



К тому же экскаватор мог считать

ее предметом неодушевленным

и, до известной степени, подобным

себе. А в неодушевленном мире

не принято давать друг другу сдачи.

Потом -- туда согнали самосвалы,

бульдозеры... И как-то в поздний час

сидел я на развалинах абсиды.

В провалах алтаря зияла ночь.

И я -- сквозь эти дыры в алтаре --

смотрел на убегавшие трамваи,

на вереницу тусклых фонарей.

И то, чего вообще не встретишь в церкви,

теперь я видел через призму церкви.



Когда-нибудь, когда не станет нас,

точнее -- после нас, на нашем месте

возникнет тоже что-нибудь такое,

чему любой, кто знал нас, ужаснется.

Но знавших нас не будет слишком много.

Вот так, по старой памяти, собаки

на прежнем месте задирают лапу.

Ограда снесена давным-давно,

но им, должно быть, грезится ограда.

Их грезы перечеркивают явь.

А может быть, земля хранит тот запах:

асфальту не осилить запах псины.

И что им этот безобразный дом!

Для них тут садик, говорят вам -- садик.

А то, что очевидно для людей,

собакам совершенно безразлично.

Вот это и зовут: "собачья верность".

И если довелось мне говорить

всерьез об эстафете поколений,

то верю только в эту эстафету.

Вернее, в тех, кто ощущает запах.



Так мало нынче в Ленинграде греков,

да и вообще -- вне Греции -- их мало.

По крайней мере, мало для того,

чтоб сохранить сооруженья веры.

А верить в то, что мы сооружаем,

от них никто не требует. Одно,

должно быть, дело нацию крестить,

а крест нести -- уже совсем другое.

У них одна обязанность была.

Они ее исполнить не сумели.

Непаханое поле заросло.

"Ты, сеятель, храни свою соху,

а мы решим, когда нам колоситься".

Они свою соху не сохранили.



Сегодня ночью я смотрю в окно

и думаю о том, куда зашли мы?

И от чего мы больше далеки:

от православья или эллинизма?

К чему близки мы? Что там, впереди?

Не ждет ли нас теперь другая эра?

И если так, то в чем наш общий долг?

И что должны мы принести ей в жертву?



первая половина 1966

---

И опять Оден

... все еще на английском - на случай, если эти мои посты кто-то читает, и этот кто-то не понимает английского, вы уж извините. (а потом я ка-ак начну по-испански вешать )





What's in your mind, my dove, my coney;

Do thoughts grow like feathers, the dead end of life;

Is it making of love or counting of money,

Or raid on the jewels, the plans of a thief?



Open your eyes, my dearest dallier;

Let hunt with your hands for escaping me;

Go through the motions of exploring the familiar;

Stand on the brink of the warm white day.



Rise with the wind, my great big serpent;

Silence the birds and darken the air;

Change me with terror, alive in a moment;

Strike for the heart and have me there.

November 1930

---

А теперь опять по-русски...

... но испанское.





О свет Севильи - мой родной чертог,

фонтан, чья песня в памяти не смолкла...

Отец мой в кабинете: эспаньолка,

усы прямые, чистый лоб высок.



Еще он молод. Пишет, а порою

листает книги, думает... Встает,

идет к ограде сада. Сам с собою

о чем-то говорит, потом поет.



Похоже, будто взгляд его сейчас,

смятенный взгляд больших отцовских глаз,

опоры не найдя, в пространстве бродит:



в грядущее течет сквозь глубину

былого и во времени находит

моих волос сыновних седину!



Антонио Мачадо, а чей перевод, не помню.

---

Двойная мстя по заказу

Таки Оден (на английском)





Since you are going to begin to-day

Let us consider what it is you do.

You are the one whose part it is to lean,

For whom it is not good to be alone.

Laugh warmly turning shyly in the hall

Or climb with bare knees the volcanic hill,

Acquire that nick of wrist and after strain

Relax in your darling's arms like a stone

Remembering everything you can confess,

Making the most of firelight, of hours of fuss;

But joy is mine not yours — to have come so far,

Whose cleverest invention was lately fur;

Lizards my best once who took years to breed,

Could not control the temperature of blood.

To reach that shape for your face to assume,

Pleasure to many and despair to some,

I shifted ranges, lived epochs handicapped

By climate, wars, or what the young men kept,

Modified theories on the types of dross,

Altered desire and history of dress.



You in the town now call the exile fool

That writes home once a year as last leaves fall,

Think — Romans had a language in their day

And ordered roads with it, but it had to die:

Your culture can but leave — forgot as sure

As place-name origins in favourite shire —

Jottings for stories, some often-mentioned Jack,

And references in letters to a private joke,

Equipment rusting in unweeded lanes,

Virtues still advertised on local lines;

And your conviction shall help none to fly,

Cause rather a perversion on next floor.

Nor even is despair your own, when swiftly

Comes general assault on your ideas of safety:

That sense of famine, central anguish felt

For goodness wasted at peripheral fault,

Your shutting up the house and taking prow

To go into the wilderness to pray,

Means that I wish to leave and to pass on,

Select another form, perhaps your son;



Though he reject you, join opposing team

Be late or early at another time,

My treatment will not differ — he will be tipped,

Found weeping, signed for, made to answer, topped.

Do not imagine you can abdicate;

Before you reach the frontier you are caught;

Others have tried it and will try again

To finish that which they did not begin:

Their fate must always be the same as yours,

To suffer the loss they were afraid of, yes,

Holders of one position, wrong for years.

November 1929

---

Мстя продолжается

Вообще-то самый мой любимый поэт — это Оден. Но постить стихи на английском как-то неудобно (хотя могу, если кто вдруг захочет), а я видела только один перевод из Одена, который мне понравился. И переводил, естественно, Бродский - только нету у меня этого перевода, по-моему.



Поэтому навскидку кое-что (из найденного в сети) из второго моего любимого поэта.





Что касается звезд, то они всегда.

То есть, если одна, то за ней другая.

Только так оттуда и можно смотреть сюда:

вечером, после восьми, мигая.

Небо выглядит лучше без них. Хотя

освоение космоса лучше, если

с ними. Но именно не сходя

с места, на голой веранде, в кресле.

Как сказал, половину лица в тени

пряча, пилот одного снаряда,

жизни, видимо, нету нигде, и ни

на одной из них не задержишь взгляда.



Иосиф Бродский, 1975

---

Блич/Артуриана

Мне вредно заниматься дополнительными исследованиями к фикам. Обычно я так в них зарываюсь, что становится не до фика. Плюс в данный момент я не могу избавиться от мысли, что ранние, ирландские особенно, версии легенд об Экскалибуре описывают занпакто.

---

И еще мстя

Слепое солнце раскаляет латы,

Огнем летучим воинов кропя.

Дробится в искры на стальном забрале

И полыхает на конце копья.





Слепое солнце, жажда и усталость,

И по степи кастильской стук копыт.

В изгнание, с двенадцатью своими -

В поту, в пыли, в железе - скачет Сид.



Вот постоялый двор - земля и камень -

Он весь закрыт от ставен до ворот.

В ворота бьют копьем -

Шатаются ворота...

А ветер обжигает, солнце жжет.



На гулкий гром ударов отозвался

Серебряный, хрустальный голосок.

И маленькая девочка

Несмело

Открыла дверь и вышла на порог.

Была она и худенькой и бледной.

Одни глаза, да слезы на глазах,

Но на лице ребячьем любопытство

Превозмогало страх.



"Уйдите, добрый Сид! Король убьет нас.

Разрушит этот дом.

И не зерно, а соль посеет в поле,

Распаханном отцом.

Скачите дальше, Сид! Храни вас бог,

Несчастье наше не пойдет вам впрок".



И девочка заплакала беззвучно,

Потупясь, воины стояли перед ней,

И в тишине густой и раскаленной

Суровый голос крикнул: "На коней!"



Слепое солнце, жажда и усталость,

И по степи кастильской стук копыт.

В изгнание, с двенадцатью своими -

В поту, в пыли, в железе - скачет Сид.



"Кастилия", Мануэль Мачадо, перевод В. Столбова

---

Страшная мстя

Покидаться, что ли, в человечество любимыми стихами в отместку за вчерашнюю бомбардировку Гумилевым?



Ну вот, например, самые, на мой взгляд, сладкие строки в русской поэзии. Я стихи люблю как музыку, и вот здесь лишний слог, попадающий на четвертую строчку - это так же мучительно прекрасно, как какой-нибудь проигрыш в любимой мелодии, из-за которого ее и слушаешь каждый раз снова и снова, потому что на этом месте сердце поет. Фу, что-то меня в пафос ударило. Извините.







Приедается все,

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

В белую пряность акаций,

Может, ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет.





Ты на куче сетей.

Ты курлычешь,

Как ключ, балагуря,

И, как прядь за ушком,

Чуть щекочет струя за кормой.

Ты в гостях у детей.

Но какою неслыханной бурей

Отзываешься ты,

Когда даль тебя кличет домой!





Допотопный простор

Свирепеет от пены и сипнет.

Расторопный прибой

Сатанеет

От прорвы работ.

Все расходится врозь

И по-своему воет и гибнет,

И, свинея от тины,

По сваям по-своему бьет.





Пресноту парусов

Оттесняет назад

Одинакость

Помешавшихся красок,

И близится ливня стена.

И все ниже спускается небо

И падает накось,

И летит кувырком,

И касается чайками дна.





Гальванической мглой

Взбаламученных туч

Неуклюже,

Вперевалку, ползком,

Пробираются в гавань суда.

Синеногие молньи

Лягушками прыгают в лужу.

Голенастые снасти

Швыряет

Туда и сюда.





Все сбиралось всхрапнуть.

И карабкались крабы,

И к центру

Тяжелевшего солнца

Клонились головки репья.

И мурлыкало море.

В версте с половиной от тендра,

Серый кряж броненосца

Оранжевым крапом

Рябя.



Борис Пастернак, из поэмы "Девятьсот пятый год"

---

*выглядывая из-за угла*

Флэшмоб уже закончился?



Равнодушна я к Гумилеву, чесслово, а в таких количествах он меня немножко пугает Но, похоже, я тут такая одна.